Стивен Эриксон - Дань псам

Ветер быстро свежел, порывы его казались почти яростными.

Одна из лошадей пронзительно заржала и стала бить песок копытом. Миг спустя остальные заразились ее тревогой. Мастер Квел помогал Чудной Наперстянке пройти внутрь; потеряв терпение, он ускорил процесс, сильно толкнув ведьму в спину. Затем принялся малость диковато оглядываться, пока не заметил Маппо.

— Внутрь, славный сир! Мы готовы тронуться!

— Один момент, — сказал Грантл.

Маппо пошел к повозке, затем остановился. Обернулся к Грантлу. — Прошу, будь осторожнее.

— Буду. Вот только разузнаю, что тут творится. Квел! Какой садок мы используем сейчас? Не пора ли открывать проход?

Квел уставился на него: — Быстрее в карету. Проклятие!

— Да-да. Но скажите…

— Ты идиот! — заорала с крыши Финт. — Не въезжаешь? — Она указала пальцем на клубящиеся черные тучи (а они уже нависли над самыми головами): — Вот наши скакуны!

— Но… постой… как…

— Полезай на крышу, тупица, или утонешь!

— На крышу! — взвизгнула Полнейшая Терпимость. — А утонуть и там сможешь!

Грантл заметил, что мертвец привязался к колесу.

«Боги подлые, что я здесь делаю?»

За рифом заревело; Грантл поспешно обернулся и увидел опустошительное появление штормового фронта, стену бурлящей, увенчанной пеною воды — она вздымается, надвигается, взлетает, чтобы проглотить остров целиком…

Он бросился к карете. Когда он влез по стенке и уцепился за веревки, Рекканто прищурился и спросил: — Уже накатило?

Лошади завизжали вдвое сильнее.

И близорукий идиот получил ответ на свой вопрос.

Глава 15

И ты посмел нас слабыми назвать?От страха рта кривятся уголкиЛюбое слово в длинном списке — жалоНо поражаешь ты себя, не насРасписывая ужасы и бедыЛишаясь предвкушения чудесЧитаешь заунывно пункт за пунктомО том твердишь, что знаем мы давноИ знаем лучше, чем тебе дано.

Убожество не скрыть словами страстиПостроил ты высокий замок — толькоНе ночевала мудрость в замке томУжели мышца говорит о силеУжели волю выражает властный ликУжели шип важнее алой розыУжели лес лучинкой не поджечьКак мертвая кровь — женщин, в месяц разУжели смелость покидает нас?

Кто ты такой, чтобы питать сомненьяЖрец культа, жалкого в своем распаде?Да, я там был, когда очнулись толпыНапав на храм дрожащих подлецовРазинув рот, ты спрятался за спиныУчения твои сплошная ложьНу, если сможешь, убегай от гневаПосмотрим, что сильней — твои догматыИль дисциплина честного солдата

Усердный исполнитель, голову твоюНасадит он на пику непреклонно.

Многие дети питают любовь к местам, в которых никогда не были. Обычно этот ребяческий восторг разрушается по мере медленного продвижения через грязь тусклого и полного соблазнов отрочества к пустой, плоской и выжженной равнине взрослых лет. Вечно маячащие на горизонте перспективы постепенно лишаются всякого очарования. Ну ладно, ладно, иногда дары любопытства, восторженности и страсти к приключениям переживают обыденный путь человека; такие личности становятся художниками, учеными, изобретателями и прочими криминальными типами, мешающими нам наслаждаться радостями общественного существования и благами мирной жизни. Но не будем больше о них, ведь все эти извращения и всплески ничего не изменят, ведь нам важны лишь перемены, служащие бытовому комфорту.

Бейниск до сих пор был — глубоко под слоями скорлупы своего существа — ребенком. Быстро растущий, неловкий юнец, он еще не сдался в плен телу и не отказался от любви к неведомому. Вполне можно понять, почему он разделил с парнишкой Харлло искры восторга и удивления, почему между их душами сплелась плотная сеть, и никакая временная размолвка не могла серьезно повредить нити дружбы.

За неделю, протекшую с рокового надлома взаимного доверия, Харлло успел поверить, будто вновь остался в мире совсем один. Раны покрылись струпьями, струпья отвалились, обнажая неглубокие рубцы, вскоре ставшие почти незаметными; мальчик работал, протискивался в трещины, прокладывал пути вдоль вонючих, грязных лазов в глубинах скалы. Иногда задыхался от дурного воздуха, страдал от укусов слепых многоножек и прозрачных пауков. Весь в синяках от падавших камней, он широко раскрывал глаза в темноте, отыскивая на неровных стенах блеск руды.

Однако к концу недели Бейниск снова оказался рядом; он передавал выползшему из трещины, присевшему отдохнуть на теплый сухой пол тоннеля Харлло бурдюк с мутноватой озерной водой, и в короткие эти мгновения разрыв начал закрываться, заплетаться паутинками быстрых взглядов — хотя они еще не готовы были признать реальность восстановленной близости. Глубоко под поверхностью мира бились два сердца, ставшие эхом друг друга. Так мирятся молодые люди — без слов, при помощи скупых жестов, в немногочисленности своей передающих всю полноту чувств.

Когда Харлло напился, отдал бурдюк приятелю. — Веназ все время вьется около меня, — сказал Бейниск. — Ну, я снова попробовал с ним сойтись… но все не так, как раньше. Мы слишком старые для всего этого. Он вечно порет чушь всякую, мне скучно.

— Ему просто нравится вредить людям.

Бейниск кивнул: — Думаю, он решил занять мое место. Спорит с каждым приказом.

— Люди вроде него вечно хотят быть главными, — сказал Харлло. — Когда люди это понимают, то чаще всего поддаются. Но я на это на согласен, Бейниск. Не могу передать, как мне страшно.

Такие заявления — редкость между мальчишками. Они боятся показать, что им страшно. Однако они жили в ненормальном мире, в котором желание показать себя бесстрашными не входило в число разрешенного. Людям здесь не требуются резоны, чтобы причинить друг другу боль. Им вообще никакие резоны не нужны.

— Расскажи о городе еще разок, Крот.

— Там есть проклятая башня. Дядя один раз водил меня к ней. У него большие ладони, такие большие, что когда он берет тебя за руку, твоя ладонь совсем пропадает в его и кажется — нет на земле такой силы, что сможет их разорвать. Да, в той башне живет призрак. Его зовут Шептун.

Бейниск вытаращил глаза. — Ты его видал? Ты сам видал призрака?

— Нет, это было днем. Их трудно заметить днем.

— А здесь всегда темно, — сказал Бейниск, оглядываясь. — Но я ни разу не видывал призрака.

Харлло захотелось ему рассказать. Ему нужно было бы рассказать обо всем еще тогда… но он снова понял, что не расскажет. Непонятно почему. Может, потому, что скелет не был настоящим призраком. — Иногда, — заговорил он, — мертвые не уходят. То есть иногда они умирают, но душа не … э… оставляет тело. Остается там, где была, где привыкла быть.

— И твой Шептун из таких?

— Нет, он настоящий призрак. Дух без тела.

— Так что делает из одних людей призраков, а из других нет?

Харлло пожал плечами: — Не знаю, Бейниск? Может, духами становятся те, у кого есть причина остаться. Может, Владыка Смерти не ждет их или позволяет закончить то, что они не закончили. А может, они сами не поняли, что умерли. — Он снова пожал плечами. — Так дядя говорил. Он тоже не знает, и незнание сводило его с ума — я могу сказать, потому что от вопроса он сильнее сжимал руку.

— Он помешался на призраках?

— Может. Я так догадываюсь. Я не говорил ничего такого, чтобы свести его с ума. значит, виноват призрак. Он не знал, чего тому нужно или еще что.

Харлло очень хорошо помнил тот миг. Как и Бейниск, он задавал множество вопросов, пораженный тем, что может существовать такая штука, как призрак, что он может таиться и следить за ними, думать призрачные думы. Грантл пытался ответить на все вопросы, хотя явно неохотно. Затем Харлло спросил, что, быть может, его отец — тот, что умер — стал призраком где-нибудь далеко отсюда. Дядя промолчал. Когда он спросил, не летает ли его призрачный отец поблизости, потому что ищет сына — именно тогда рука Грантла сжалась очень сильно, чуть было не сделав Харлло больно. Но потом рука расслабилась и Грантл увел его на шумные улицы.

А может, он и сам увидел Шептуна, смотрящего наружу сквозь одно из мрачных окошек. Может, он сказал призраку уходить и никогда больше не приходить. Как делают все плохие отцы. Потому что отец Харлло, может, вовсе и не умер, ведь однажды настоящая мама сказала что-то вроде «избавилась от ублюдка», и хотя Харлло не знал точного значения слова «ублюдок», он слышал его достаточно часто, чтобы догадаться — это такой человек, с которым никто не желает водиться.