Джо Аберкромби - Герои
– А ты в него веришь? – спросил Фладд.
Жужело отер пальцем приставшую к гарде грязь.
– Когда-то верил.
– А теперь?
– Бог, он же созидатель, верно? Пахарь. Ремесленник. Повитуха. Бог наделяет вещи жизнью. – Он запрокинул голову и поглядел на небосвод. – А вот чего бы Бог хотел от меча?
– Жужело, – Чудесница прижала руку к груди. – Ты так, драть тебя, глубоко роешь, что мне впору сидеть и часами пучиться для того, чтобы в твои словеса вникнуть.
– Жужело из Блая – само имя, казалось бы, не так уж глубоко и звучит, – рассудил Бек и тут же об этом пожалел, видя, как все на него поглядели, в особенности Жужело.
– Да?
– Я, это… Ну, ты же, наверно, из Блая, да?
– Сроду там не бывал.
– Тогда…
– Честно говоря, не берусь даже и сказать, как оно так вышло. Быть может, Блай – единственное место в тех краях, о котором здесь хоть что-то слышали. – Жужело повел плечами. – Да это и неважно. В имени самом по себе ничего такого нет. Суть в том, что из него создаешь ты. Скажем, люди не накладывают в штаны из-за одного лишь слова «Девятипалый». А накладывают они из-за человека, который за ним стоит.
– А почему тогда Жужело Щелкун? – спросил Дрофд.
– Ответ прост. Один старик под Устредом научил меня фокусу, как расщелкивать орех прямо в кулаке.
– То есть ты…
– Да ну, – фыркнула Чудесница, – Щелкуном тебя зовут не из-за этого.
– Разве?
– А вот и «разве», – подтвердил Йон. – Точно не из-за этого.
– Щелкуном тебя зовут по той же причине, что и Лифа, – Чудесница постучала по бритой голове. – Потому как всем известно, что у тебя в башке давно орех треснул.
– Вот как? – Жужело приуныл. – Вот гады. Это уже куда менее лестно. В следующий раз, заслышав это от кого-нибудь, я буду вынужден требовать разбирательств. Ой, как вы мне все, черт возьми, подпортили!
– Это подарок, – ехидно развела руками Чудесница.
– Доброго утра честному люду.
В круг, отдуваясь, медленно вошел Кернден Зобатый. Седина трепещет на ветру, вид откровенно усталый – под глазами темные мешки, края ноздрей с розовинкой.
– А ну все на колени! – прикрикнула Чудесница. – Правая рука Черного Доу пожаловала!
Зобатый сделал вид, что увещевает всех взмахом руки.
– Да ладно вам, хватит пресмыкаться.
Сзади подошел кто-то еще – оказывается, Хлад, отчего у Бека закрутило в животе.
– Ты как, воитель, в порядке? – спросил Дрофд, вынимая из кармана и протягивая тот кус мяса.
Зобатый болезненно поморщился, сгибая колени, и присел у огня. Одну ноздрю он зажал пальцем, а из другой высморкался долгим чихом, крякнув умирающей уткой. Затем взял мясо и лениво куснул.
– Смотря что считать порядком. За истекшие зимы это понятие, как выяснилось, во многом для меня изменилось. Если мерить его днями, то последние дни я чувствую себя вполне ничего. А лет двадцать назад я бы свое нынешнее состояние оценил как близкое к смерти.
– Как! А разве мы не на поле битвы? – лучась улыбкой, спросил Жужело. – Великий Уравнитель дышит нам в лицо.
– Хорошая мысль.
Зобатый передернул плечами, как будто кто-то дохнул ему в шею.
– Дрофд.
– Да, воитель?
– Когда нагрянет Союз, а это как пить дать произойдет… думаю, тебе лучше не соваться.
– Что значит не соваться?
– Битва будет настоящая, ожесточенная. Я знаю, в тебе есть кость, но у тебя нет снаряжения. Топорик и лук не в счет. А у Союза броня, хорошая сталь и все остальное… – Зобатый покачал головой. – Я могу найти тебе место где-нибудь…
– Нет-нет, воитель, я хочу биться!
Дрофд оглянулся на Бека, словно в поисках поддержки. Бек ее дать не мог. Он и сам не прочь переждать где-нибудь на задах.
– Я хочу добыть себе имя. Дай мне такую возможность!
Зобатый поморщился.
– Имя не имя, ты все равно останешься таким, как был. Не лучше. А может, только хуже.
– Эйе, – вырвалось у Бека.
– Легко говорить тем, у кого оно есть, – разобиделся Дрофд, хмуро глядя в огонь.
– Ну если хочет человек биться, ты уж ему позволь, – вступилась Чудесница.
Зобатый удивленно поднял глаза. До него как будто дошло, что он находится где-то в другом месте, а не там, где ему думается. Тогда он оперся на локоть, один башмак выставив к огню.
– Что ж, ладно. Да и дюжина эта теперь твоя.
– Точно, моя, – подтвердила Чудесница, легонько пихнув его башмак своим. – Так что драться будут все.
Йон радушно хлопнул по плечу Дрофда, разрумяненного и несказанно довольного предвкушением славы. Чудесница, потянувшись, щелкнула пальцем по рукояти Меча Мечей.
– К тому же для имени особого оружия и не надо. Ты-то вон себе имя зубами добыл, так ведь, Зобатый?
– Перегрыз кому-то глотку, что ли? – восхитился Дрофд.
– Да не совсем.
Взор Зобатого затуманился давним воспоминанием; свет костра подчеркивал морщины в уголках глаз.
– В первом бою нам пришлось жарко, я оказался в самой гуще. Тогда, в ту пору, я был как одержимый. Хотелось быть героем. Жаждалось имени, славы. И вот мы потом сидим у кострища, и я прикидываю, какое же имя мне присвоят. Хотелось чего-то видного, боевого, – он поглядел из-под кустистых бровей, – вроде Красного Бека. И вот, пока Тридуба над этим раздумывал, я хватанул с кости мяса. С подпития не рассчитал, должно быть. Мне в горло впилась кость. С минуту я даже дышать не мог, все колошматили меня по спине. Наконец один парняга покрупней схватил меня вверх тормашками и встряхнул, лишь после этого кость вышла. Я потом пару дней разговаривать толком не мог. Вот Тридуба и прозвал меня Зобом, Зобатым. Все из-за того, что я себе в горло запихал.
– Шоглиг как раз и сказала, – затянул свое Жужело, – что мне мою участь явит… человек, что подавился костью.
– Повезло мне, – крякнул Зобатый. – Ох, я взбесился, когда получил такое имечко. А оказывается, Тридуба оказал мне услугу. Он по-своему усмирял мой нрав. Чтоб не нарывался.
– Похоже, сработало, – усмехнулся Хлад. – Ты же резак? Вначале отмеряешь, потом отрезаешь.
– Вот уж и впрямь резак, – отмахнулся Зобатый. – Только затупленный и глазомера нет.
Легкоступ вжикнул напоследок ножичком по точилу и взялся за следующий.
– А ты знаком с нашим последним пополнением, Хлад?
Он указал пальцем.
– Вот, Красный Бек.
– Видал, видал, – Хлад посмотрел через костер. – Вчера в Осрунге.
У Бека возникло безумное ощущение, что железным глазом Хлад видит его насквозь и знает, какой он лжец. Удивительно, как этого не разглядели другие, ведь у него, Бека, это клеймом на лбу выжжено. Спину кольнуло холодом, пришлось плотнее запахнуть заскорузлый от крови плащ.
– Да, ну и денек вчера был, – выдавил он.
– Ничего, сегодня будет еще один, – сказал Жужело, выпрямляясь во весь ростище; Меч Мечей он поднял высоко над головой. – Если повезет.
Просто еще один день
Кожа натянулась под пронзившей ее сталью, растрескалась иссушенной землей, шевелились ворсинки щетины, краснели нити жилок в уголках выпученных буркал. Зубы у Финри сжимались, и она все впихивала, впихивала, впихивала острие; цветные пятна лопались под веками. В голову лезла треклятая музыка. Та, что наигрывали скрипачи. Они наяривали до сих пор, все быстрее и быстрее. Боль эта тягомотина притупляла, как ей и говорили, а вот насчет заснуть под нее – дудки. Финри повернулась на другой бок, сжавшись калачиком под одеялами. Как будто можно вот так, перевернувшись, оставить день убийства на другой стороне кровати.
Свет свечей обрамлял дверь, просачивался в щели между досками. Как свет дня сквозь дверь промозглой комнаты, где их держали в плену. Коленями на полу, с нащупывающими узлы пальцами. Голоса. Приходят и уходят офицеры, разговаривают с отцом. О стратегии и снабжении. О цивилизованности. О том, кого из них желал бы Черный Доу.
Происшедшее мешалось с тем, что могло или должно было произойти. Вот Ищейка со своими северянами прибывает на час раньше и замечает дикарей прежде, чем они вышли из леса. Вот она узнает обо всем заранее и всех предупреждает, перед ней рассыпается в благодарностях лорд-губернатор Мид. Или капитан Хардрик приводит помощь, а не пропадает без вести, и кавалерия Союза успевает в самый решающий момент, как в книгах. Тогда она, Финри, возглавляет оборону и встает на баррикадах с поднятым мечом и в окровавленном нагруднике, как на пламенном полотне Монцкарро Муркатто о битве при Сладких Соснах, виденном ею однажды на стене в какой-то безвкусной лавке. Сплошь безумие. Ворочаясь, она это сознавала, прикидывая, не сошла ли с ума. Тем не менее фантазии не покидали.
Финри замечала что-то краем глаза, и вот она уже лежала на спине, а на живот ей нестерпимо давило колено, и грязная рука стискивала горло так, что невозможно дышать. И тогда ее волной окатывал липкий страх, которого она тогда даже не ощущала, и она откидывала одеяла и вскакивала, и безостановочно бродила по комнате, покусывая губу и притрагиваясь к проплешине на голове, и что-то бормотала, как умалишенная, а вокруг звучали голоса, все те же голоса.
