Гарт Никс - Сабриэль
С замирающим сердцем Сабриэль преодолела последние несколько ступеней. Теперь она разглядела, из чего конструкция сделана, и стало понятным ее имя: все части летательного аппарата были из множества проклеенных слоев бумаги. Покрашенный в зеленовато-голубой цвет, с серебряными ободками на корпусе и серебряными полосами на крыльях и хвосте, смотрелся он нарядно – загляденье, да и только! – но пригодным к полету не выглядел. Только желтые глаза сокола, нарисованные на заостренном носу, намекали на летные качества.
Сабриэль еще раз оглядела Бумажнокрыл и покосилась на водопад внизу. Теперь, после разлива реки, он сделался еще более устрашающим, чем раньше. Пена и брызги взлетали каскадами на десятки ярдов над кромкой утеса – и сквозь этот ревущий туман Бумажнокрылу придется пролететь, прежде чем он окажется в открытом небе. А вдруг он размокнет от воды?
– А эта… штука… уже летала прежде? – опасливо спросила Сабриэль.
Разум ее уже смирился с мыслью, что очень скоро она усядется в утлое суденышко и помчится к грохочущим водам, но подсознание и желудок настоятельно советовали остаться на твердой земле.
– Много раз, – заверил Моггет, легко запрыгивая с помоста в открытую кабину. Голос его донесся изнутри глуховато. Но вот Моггет снова выглянул наружу: пушистая кошачья мордочка показалась над краем. – Абхорсену, из чьих рук это приспособление вышло, однажды удалось слетать на нем к морю и обратно за один вечер. Ну да она была великой ведуньей погоды и умела управлять ветрами. Я не думаю, что…
– Нет, – подтвердила Сабриэль, осознав еще один пробел в своем образовании. Ей было известно, что магия ветра – это главным образом умение просвистеть знаки Хартии, но на этом ее осведомленность заканчивалась. – Нет, этого я не умею.
– Что ж, – продолжил Моггет, задумчиво помолчав. – В Бумажнокрыл вложено несколько простейших заклинаний для полета по ветру. Однако тебе придется их просвистеть. Свистеть, я надеюсь, ты умеешь?
Сабриэль не стала отвечать на этот ехидный вопрос. Все некроманты по определению обладают музыкальным слухом: они должны уметь и свистеть, и петь – и про себя, и вслух. Если застрянешь в Смерти без колокольцев или каких-либо других магических инструментов, владение голосом – твое последнее оружие.
Подошел один из фантомов, помог снять рюкзак, пристроил его в задней части кабины. Второй фантом взял Сабриэль за руку и подвел ее к чему-то вроде небольшого кожаного гамака, подвешенного поперек кабины: очевидно, он заменял тут пилотское кресло. Особо надежным он тоже не выглядел, но Сабриэль, передав меч в ножнах третьему фантому, заставила себя забраться в кабину.
Как ни странно, бумажный пол вовсе не провалился под ее ногами. Более того, материал показался обнадеживающе прочным. Минуту поерзав в гамаке в поисках удобного положения, Сабриэль обнаружила, что сиденье очень даже комфортное. Меч и ножны уложили в специальное углубление рядом с ней, а Моггет занял место на ремнях, крепящих к месту рюкзак, прямо за ее плечом, потому что Сабриэль сидела откинувшись, почти полулежа.
Теперь, из этого положения, ей стало видно маленькое овальное зеркальце из посеребренного стекла, закрепленное точно под краем кабины. Оно поблескивало в свете вечернего солнца и зримо пульсировало магией Хартии. Что-то навело Сабриэль на мысль подышать на стекло. Горячее дыхание затуманило поверхность. Дымка так и не растаяла, зато спустя мгновение-другое на ней проступил знак Хартии – точно призрачный палец начертил его на помутневшем зеркале.
Сабриэль внимательно изучила символ, запоминая его назначение и суть. Он же поведал ей и о последующих знаках: знаках, с помощью которых можно усилить поднимающийся ветер, или совершить спешную посадку, или призвать ветра со всех концов земли. Для управления Бумажнокрылом нашлись и другие знаки. Постигая их, Сабриэль осознала, что все воздушное судно пропитано магией Хартии и насквозь пронизано чарами. Его создательница трудилась долго и с любовью, и творение ее походило скорее на волшебную птицу, нежели на летательный аппарат.
Время шло, последний знак погас. Зеркало прояснилось, снова сделавшись обычной пластинкой посеребренного стекла, блестящей на солнце. Сабриэль сидела молча, запечатлевая знаки в памяти, и дивилась искусству и могуществу, сотворившим Бумажнокрыл и измыслившим такой способ обучения. Может статься, когда-нибудь ей тоже достанет умения создать нечто подобное.
– А та Абхорсен, которая создала эту штуку, кто она была? – спросила Сабриэль. – Ну, то есть кем она мне приходилась?
– Кузиной, – промурлыкал Моггет ей на ухо. – Кузина твоей прапрапрапрабабушки. Она была последней в своем роду. Детей после себя не оставила.
«Наверное, ее дитя – это Бумажнокрыл», – подумала Сабриэль, проводя рукой по глянцевой поверхности корпуса и ощущая знаки Хартии, дремлющие в его ткани. Грядущий полет уже не внушал ей такого ужаса.
– Надо бы поторопиться, – продолжал Моггет. – Очень скоро совсем стемнеет. Ты помнишь знаки?
– Да, – твердо сказала Сабриэль.
Она обернулась к фантомам – они уже выстроились под крыльями, удерживая Бумажнокрыл на месте, пока не настанет время отпустить его в небо. Сабриэль задумалась: сколько же раз они оказывали эту услугу бесчисленным Абхорсенам?
– Спасибо вам, – поблагодарила она. – Спасибо за всю вашу заботу и доброту. До свидания.
C этими последними словами Сабриэль откинулась в гамаке, обеими руками вцепилась в края кабины и просвистела ноты поднимающегося ветра, мысленно рисуя необходимую последовательность знаков Хартии: они словно перетекали ей в горло и в губы, а оттуда – в воздух.
Свист прозвучал звонко и чисто – и тут же поднялся ветер. Сабриэль перевела дыхание, а ветер между тем нарастал. Набрав в грудь побольше воздуха, она вывела развеселую, радостную трель. Подобно птице, что наслаждается полетом, знаки спорхнули с ее губ в самого Бумажнокрыла. От этого посвиста голубые и серебряные полосы словно бы ожили, заплясали на корпусе, одели крылья мерцающим глянцевым оперением. Волшебный летун задрожал, заходил ходуном, внезапно ожил и затрепетал всем телом – он нетерпеливо рвался в полет.
Радостная трель завершилась одной протяжной звонкой нотой и знаком Хартии, что вспыхнул, как солнце, затанцевал на носу Бумажнокрыла и впитался в бумажный корпус. А мгновение спустя желтые глаза моргнули и с горделивым вызовом глянули в небо.
Теперь фантомы едва удерживали Бумажнокрыл на месте. Ветер крепчал, теребил серебряно-голубое оперение, толкал летуна вперед. Сабриэль ощущала напряженную готовность Бумажнокрыла, и мощь, заключенную в его крыльях, и ликование последнего мига перед обретением свободы.
– Отпускайте! – крикнула она, и фантомы повиновались: Бумажнокрыл взвился навстречу ветру, вперед и вверх, рассекая водяную пыль над водопадом, словно весенний дождичек, и устремился в небо и в широкую долину за рекой.
На высоте более тысячи футов над долиной было тихо и холодно. Бумажнокрыл легко парил в воздухе, ветер уверенно подгонял его сзади, небо совершенно расчистилось – от облаков остались разве что мелкие клочья. Сабриэль, полулежа в гамаке, отдыхала, снова и снова прокручивая в голове только что заученные знаки Хартии, лишний раз убеждаясь, что аккуратно разложила их по полочкам. Она наслаждалась свободой и удивительным ощущением чистоты, как если бы опасности последних нескольких дней были грязью, а налетевший ветер смыл ее без следа.
– Правь севернее, – внезапно раздался из-за спины голос Моггета, врываясь в ее беззаботные мысли. – Ты карту помнишь?
– Да, – заверила Сабриэль. – Нам лететь вдоль реки? Она называется Раттерлин, так? И течет примерно на северо-северо-восток.
Моггет ответил не сразу, хотя мурлыканье его слышалось совсем рядом. Он словно задумался. И наконец промолвил:
– Почему бы и нет? Мы вполне можем долететь по реке к морю. Она там в дельте разольется на несколько рукавов, можно будет заночевать на одном из островов.
– А почему бы не полететь дальше? – весело предложила Сабриэль. – Если я призову самый сильный ветер, мы окажемся в Белизаэре уже завтра к ночи.
– Бумажнокрыл не любит летать по ночам, – отрезал Моггет. – Не говоря уже о том, что ты почти наверняка не совладаешь с ветрами более сильными – это куда труднее, чем может показаться на первый взгляд. И в любом случае Бумажнокрыл слишком бросается в глаза. Абхорсен, у тебя что, ни капли здравого смысла нет?
– Зови меня Сабриэль, – коротко ответила девушка. – Абхорсен – мой отец.
– Как прикажешь, хозяйка, – мяукнул Моггет. В слове «хозяйка» явственно прозвучал сарказм.
Следующий час прошел во враждебном молчании, но что до Сабриэль, она скоро позабыла о гневе – так ново было для нее чувство полета. Ее завораживал масштаб: до чего же занятно различать внизу крохотные квадратики полей и лесов – точно лоскутное одеяло! – и темную ленту реки, и крохотные домишки тут и там. Все такое миниатюрное, и с высоты все кажется таким безупречным!
