Стивен Кинг - Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли
Вдоль по улице. Мать дает ему денежку на такси, но, когда нет дождя, он всегда ходит пешком. Идет, размахивая портфелем (или сумкой, где у него все для боулинга, хотя, как правило, сумку он оставляет у себя в шкафчике в кегельбане). Маленький мальчик. Такой стопроцентный американец с голубыми глазами и белокурыми волосами. Девчонки уже начинают обращать на него внимание (с одобрения своих мамаш), и он уже не сторонится их, как маленький, с подчеркнутой детской заносчивостью. Он общается с ними с таким неосознанным профессионализмом, чем весьма их смущает. Он увлекается географией, а после обеда ходит в кегельбан. Его папа владеет пакетом акций какой-то компании по производству автоматического оборудования для кегельбанов, но там, куда ходит Джейк, стоит оборудование другой марки. Ему кажется, будто он никогда не задумывался об этом. Но на самом деле – еще как задумывался.
Вдоль по улице. Мимо «Блуми», магазина готового платья, где в витринах стоят манекены, одетые в меховые пальто или в деловые костюмы на шести пуговицах, а некоторые – «без всего», совсем голые. Эти манекены – тоже безупречные профессионалы, а он ненавидит профессионализм во всех проявлениях. Он еще слишком мал для того, чтобы уметь ненавидеть себя, но начало уже положено: надо лишь время, чтобы это горькое семя принесло горький плод.
Он доходит до угла и стоит на перекрестке с портфелем в руке. Машины с ревом несутся по улице – синие с белым автобусы, желтые такси, «фольксвагены», грузовики. Он всего лишь мальчишка, но выше средних способностей; и краешком глаза он успевает заметить человека, который его убивает. Человек одет во все черное, и Джейк не видит его лица, только развевающийся балахон, и протянутые к нему руки, и жесткую улыбку профессионала. Он падает на проезжую часть, не выпуская из рук портфеля, в котором лежит его высокопрофессиональный завтрак, приготовленный миссис Гретой Шоу. Он еще успевает заметить водителя – испуганное лицо за затемненным ветровым стеклом. Бизнесмен в темно-синей шляпе со стильным пером за лентой. У кого-то в машине гремит рок-н-ролл. На тротуаре, на той стороне, кричит какая-то пожилая дама. У нее черная шляпка с сеточкой, в которой нет ничего стильного и изящного – эта сеточка больше похожа на траурную вуаль. Джейк не чувствует ничего, лишь удивление и привычное пагубное замешательство – неужели вот так все и кончается? И ему уже никогда не улучшить свои результаты в боулинге? Выходит, два-семьдесят – это предел? Он падает на проезжую часть и видит в двух дюймах от глаз свежезаделанную трещину на асфальте. Портфель вылетает из рук. Он как раз призадумался, сильно ли он ободрал коленки, когда на него наезжает машина того бизнесмена в синей шляпе со стильным пером. Огромный синий «кадиллак» 76-го года с шинами «Фаерстоун». Машина почти такого же цвета, как и шляпа водителя. Она ломает Джейку спину, расплющивает живот. У него изо рта вырывается струя крови. Настоящий фонтан. Он поворачивает голову и видит зажженные задние фонари. «Кадиллак» тормозит, из-под колес валит дым. Машина проехалась и по портфелю, оставив на нем черный широкий след. Джейк поворачивает голову в другую сторону и видит громадный серый «форд», который с визгом останавливается в каких-нибудь нескольких дюймах от его тела. Какой-то чернокожий парень, наверное, тот самый, который продает с тележки соленые крендельки и газировку, бежит к нему. Кровь у Джейка течет отовсюду: из носа, из глаз, из ушей, из прямой кишки. Его гениталии превратились в кашу. А он все думает раздраженно, сильно ли он ободрал коленки. Он боится, что опоздает в школу. Теперь и водитель «кадиллака» бежит к нему, причитая на ходу. Откуда-то доносится голос. Страшный, спокойный – голос неумолимой судьбы:
– Я священник. Дайте пройти. Последнее причастие…
Он видит черный балахон и обмирает от ужаса. Это он. Человек в черном. Собрав последние силы, Джейк отворачивается от него. Где-то играет радио, передают песню рок-группы «Кисс». Он видит, как его руки скребут по асфальту – белые, маленькие, аккуратные. Он никогда не грыз ногти.
Глядя на свои руки, Джейк умирает.
IV
Стрелок сидел, погруженный в тяжелые думы. Он устал, все его тело болело, и мысли рождались у него в голове с изматывающей медлительностью. Рядом с ним, зажав руки между колен, спал удивительный мальчик. Он рассказал свою историю очень спокойно, хотя ближе к концу его голос дрожал – это когда он дошел до «священника» и до «последнего причастия». Разумеется, он ничего не рассказывал ни о своей семье, ни о своем ощущении странной, сбивающей с толку раздвоенности, но все равно кое-что просочилось в его рассказ – достаточно, чтобы понять. Такого города, который описывал мальчик, нет и не было никогда (разве что это был легендарный Лад) – но это было не самое странное. Хотя стрелок все равно не на шутку встревожился. Вообще весь рассказ был каким-то тревожным. Стрелок боялся даже задумываться о том, что все это может значить.
– Джейк?
– У-гу?
– Ты хочешь помнить об этом, когда проснешься? Или хочешь забыть?
– Забыть, – быстро ответил мальчик. – Я был весь в крови. И когда кровь пошла у меня изо рта, у нее был такой вкус… я как будто говна наелся.
– Хорошо. Сейчас ты заснешь, понятно? И будешь спать. По-настоящему. Давай-ка ложись.
Джейк послушно лег. Такой маленький, тихий и безобидный – с виду. Однако стрелку почему-то не верилось в то, что мальчик действительно безобидный. Было в нем что-то странное, роковое, некий дух предопределенности. Как будто это была очередная ловушка. Стрелку не нравилось это гнетущее ощущение, но ему нравился мальчик. Ему очень нравился мальчик.
– Джейк?
– Тс-с. Я хочу спать. Я сплю.
– Да. А когда ты проснешься, ты все забудешь. Все, что мне рассказал.
– О'кей. Хорошо.
Мальчик спал, а стрелок смотрел на него и вспоминал свое детство. Мысленно возвращаясь в прошлое, он обычно испытывал странное ощущение, будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим – с человеком, который прошел сквозь легендарный кристалл, изменяющий время, прошел и стал совершенно другим. Не таким, каким был. Но теперь его детство вдруг подступило так близко. Мучительно близко. Здесь, в конюшне дорожной станции, было невыносимо жарко, и стрелок отпил еще воды. Совсем немного, буквально глоток. Потом он поднялся и прошел в глубь строения. Остановился, заглянул в одно из стойл. Там в углу лежала охапка белой соломы и аккуратно сложенная попона, но лошадьми не пахло. В конюшне не пахло вообще ничем. Солнце выжгло все запахи и не оставило ничего. Воздух был совершенно стерилен.
В задней части конюшни стрелок обнаружил крошечную темную комнатушку с какой-то машиной из нержавеющей стали, похожей на маслобойку. Ее не тронули ни ржавчина, ни порча. Слева торчала хромированная труба, а под ней было отверстие водостока. Стрелок уже видел такие насосы в других засушливых местах, но ни разу не видел такого большого. Он себе даже не представлял, как глубоко нужно было бурить этим людям (которых давно уже нет), чтобы добраться до грунтовых вод, затаившихся в вечной тьме под пустыней.
Почему они не забрали с собой насос, когда покидали станцию?
Наверное, из-за демонов.
Внезапно он вздрогнул. По спине пробежал холодок. Кожа покрылась мурашками, которые тут же исчезли. Он подошел к переключателю и нажал кнопку «ВКЛ». Механизм загудел. А примерно через полминуты струя чистой, прохладной воды вырвалась из трубы и устремилась в водосток, в систему рециркуляции. Из трубы вылилось, наверное, галлона три, а потом насос со щелчком отключился. Да, зверь-машина, такая же чуждая этому месту и времени, как и истинная любовь, и такая же неотвратимая, как Суд Божий. Молчаливое напоминание о тех временах, когда мир еще не сдвинулся с места. Вероятно, машина работала на атомной энергии, поскольку на тысячи миль вокруг электричества не наблюдалось, а сухие батареи уже давно бы разрядились. Ее сделали на заводе компании под названием «Северный Центр позитроники». Стрелку это совсем не понравилось.
Он вернулся и сел рядом с мальчиком, который спал, подложив одну руку под щеку. Симпатичный такой мальчуган. Стрелок выпил еще воды и скрестил ноги на индейский манер. Мальчик, как и тот поселенец у самого края пустыни, у которого еще был ворон (Золтан, внезапно вспомнил стрелок, – ворона звали Золтан), тоже утратил всякое ощущение времени, но человек в черном, вне всяких сомнений, был уже близко. Уже не в первый раз стрелок призадумался: а не подстроил ли человек в черном очередную ловушку, позволив догнать себя. Вполне вероятно, что он, стрелок, играет теперь на руку своему врагу. Он попытался представить себе, как это будет, когда они все же сойдутся лицом к лицу, – и не смог.
Ему было жарко, ужасно жарко, но в остальном он себя чувствовал вполне сносно. В голове снова всплыл давешний детский стишок, но на этот раз он думал уже не о матери, а о Корте, о человеке с лицом, обезображенным шрамами от пуль, камней и всевозможных тупых предметов. Шрамы – отметины войны и военного ремесла. «Интересно, – вдруг подумал стрелок, – а была ли у Корта любовь. Большая, под стать этим шрамам. Нет. Вряд ли». Он подумал о Сюзан, о своей матери и о Мартене, об этом убогом волшебнике-недоучке.
