Иные - Яковлева Александра
— О, Борух… — простонала она, ощупывая его голову. Затылок, ссаженный об угол стола, был мокрым, но пуля, кажется, прошла мимо, не задев.
Кто-то коснулся ее щеки, и Аня дернулась, обернулась. Это был всего лишь Макс. Он не выглядел рассерженным, скорее взволнованным, восхищенным.
— Ты в порядке?
Аня кивнула, хотя ее всю трясло от гнева и слабости. Макс забрал у нее Боруха, подхватил его и устроил голову у себя на груди.
— Идем, — позвал он, протянув Ане другую ладонь. Взявшись за нее, Аня почувствовала, как слабеют ноги и темнеет в глазах. Макс закинул ее руку себе на плечо и вынес обоих из комнаты, полной хрустких осколков. Он протащил их мимо застывших в изумлении слуг и детей, мимо испуганной Катарины — через зал и холл, вверх по лестнице, сквозь галерею с воронами и звездами, во флигель воспитанников. Аня едва поспевала за его широким шагом. Свет вспыхивал и падал им под ноги разноцветными бликами: это слуги, которые дежурили во дворе, устроили фейерверк, стоило гостям высыпать из замка. Задумка была в том, что после танцев все выйдут под звезды смотреть салют, но праздник пошел наперекосяк. Теперь гости в панике разъезжались, а над ними, грохоча, распускались красные и желтые огненные цветы. Борух застонал, и Макс прибавил шагу.
Вскоре они оказались в спальне мальчиков. Макс уложил Боруха в его кровать, и тот свернулся в клубок, поджав ноги к животу. Макс погладил его по намокшим от крови волосам. Аня тоже протянула руку, и Борух поймал ее пальцы. Он был в сознании, но засыпал. Аня не знала, чем помочь, и потому, прижавшись лбом к его горячему вспотевшему лбу, зашептала тихонько:
— Между двух утесов Горны красна девица плутала… Обойти нельзя Вуоксу, перейти нельзя Иматру…
В детстве Пекка всегда так делал, когда она болела, и это помогало.
Досказав стишок, она подняла голову: Макс стоял в дверях. Он наблюдал за ними с кроткой улыбкой.
— Тебе тоже нужно отдохнуть, — сказал он. — Я слышу, как сюда идет фройляйн Крюгер. Она медсестра, с ней Борух будет в надежных руках.
Действительно, в коридоре уже звенели каблуки Катарины. Она ворвалась в комнату — в вечернем платье и с чемоданчиком, полным медикаментов. Даже не взглянув на Аню и Макса, села на кровать к Боруху, деловито расстегнула чемоданчик. Из его нутра пахнуло лекарствами, спиртом и чистыми бинтами. Катарина смочила вату и осторожно приложила к ране.
— Dummer Junge [1], — услышала Аня ее бормотание.
— Идем, — одними губами сказал Макс и поманил Аню за собой.
Они вышли из флигеля во двор, чтобы немного подышать прохладным вечерним воздухом. Все гости разъехались, оставив после себя следы от шин на гравийной дорожке. Ветер гонял по двору кем-то оброненный газовый шарф, потом запутал его в ветках. Шарф развевался знаменем загубленного праздника.
— Опять все из-за меня, — сказала Аня с горечью. — Снова это случилось, а я не смогла сдержаться. Оно происходит само…
— Аня. — Макс мягко прервал ее. — Сегодня ты остановилась. Повылетало только несколько стекол, подумаешь, большая беда.
— И чудом никто не погиб, — ответила Аня. — Да и то только потому, что ты позвал. Меня так только брат называл: Анники.
— Я помню, ты рассказывала, поэтому я…
Макс остановился и вдруг притянул Аню к себе. У нее по плечам побежали мурашки — не то от свежего ветра, не то от его близости. Он очень красив, не к месту подумала Аня, разглядывая его острые скулы и мягкие губы.
— Ты все равно справилась, — сказал он, глядя ей в глаза. Пальцы скользнули вверх и осторожно, словно подталкивая хрупкую бабочку, убрали со лба прядь волос. — Сила дана тебе для того, чтобы защищать. Это ты и сделала.
Макс склонился ближе. Щеку обожгло жарким дыханием:
— Ты восхитительна.
Аня вздрогнула.
Новое чувство захватило ее, растеклось жаром по телу. Она привыкла, что марево — это плохо. Что если вспышка случается — значит, она не сдержалась, потеряла контроль. Аня готова была к пощечине, грубости, новым пыткам — к любому наказанию. Она и без того сжигала себя изнутри каждый день.
К чему она не была готова, так это к похвале и восхищению. К огню иного рода.
Смутившись, она отстранилась, и Макс тут же ее отпустил, будто сам обжегся.
Замок возвышался над ними, притихший и мрачный, темнел выбитыми окнами. Где-то в вышине каркали вороны. Поднимаясь по лестнице, Аня увидела, как стая спустилась на крышу. Птиц было не меньше дюжины, один из воронов летел, неловко заваливаясь на левое крыло. С шумом и криком он зацепился за карниз и нахохлился, клоня голову на сторону. Ворон был худой и взъерошенный и держался особняком. Совсем как Борух, подумала Аня.
Макс коснулся ее спины, пропуская вперед. В дверях уже ждал Ганс, такой же невозмутимый, как и всегда. Макс кивнул ему и сказал несколько слов по-немецки — наверное, отдавал распоряжения об уборке. В комнате, где все произошло, казалось, взорвалась маленькая бомба — неудивительно, что все разбежались. Стыд снова захлестнул Аню, но Макс сжал ее локоть и улыбнулся так тепло, будто не случилось ровным счетом ничего особенного.
Будто с ней все в порядке.
Он проводил ее до спальни и так же, как и в прошлый раз, неловко остановился на пороге. В первый ее день в замке он входил сюда легко, как хозяин. Но что-то изменилось — только Аня не понимала, в какой момент. Его грудь вздымалась и опадала под смятым смокингом, платок из кусочка ее платья сбился и топорщился. Наверное, Макс и сам почувствовал это. Он потянул узел, и атласная ткань распуталась, открыв белую кожу шеи. Под кожей снизу вверх прокатился бугорок — это Макс сглотнул. Молчание, повисшее между ними, затягивалось.
Он тоже сдерживается, поняла вдруг Аня. Ее колени стали мягкими, ненадежными. Она отступила, прижалась спиной к косяку, чтобы не упасть.
— Почему так случилось?
— Что?.. — переспросил Макс, словно не расслышал. Его голос был странно низкий и хриплый.
— Я имею в виду… Почему он его ударил?
— Ах, это… — Макс смущенно улыбнулся, потер щеку. — Потому что Борух еврей. А большинство в Германии причисляет евреев к нечистым нациям, которые нужно уничтожить. Адмирал Канарис не исключение.
— Но Борух просто ребенок.
— Для них это не имеет никакого значения. Мы тоже были детьми, Аня, но разве тебя жалели?
Она покачала головой. Действительно, никто не жалел ее, даже когда она была маленькой. Но если равняться на худшее поведение, мир долго не протянет.
— Боюсь, здесь одно из немногих мест, где дети могут чувствовать себя в безопасности, — вздохнул Макс. — И ты тоже. Рядом со мной.
Он коснулся ее щеки, большой палец обвел складку около ее рта. Аня застыла, только сердце билось как сумасшедшее, отдаваясь в ушах и кончиках пальцев. С пронзительной ясностью она поняла, что сейчас он ее поцелует.
Макс наклонился. Губы — ярко очерченные, нижняя пухлее верхней — приоткрылись.
— Ты устала, — сказал он. — Отдыхай.
Его рука скользнула вниз по плечу, и мурашки побежали следом. Захотелось поймать и сжать ее, еще хоть миг побыть рядом. Аня потянулась, но уткнулась ладонью в грудь. Под пальцами заструился атлас золотого платка. Макс смущенно рассмеялся и, убрав руки, отступил. Кажется, он пытался ее обнять, а вышло, будто Аня его остановила.
— Добрых снов, — сказал он с коротким поклоном и растворился в полутемном коридоре. Только его тяжелые шаги еще были слышны, но и те вскоре смолкли. Скрипнула вдалеке дверь кабинета, и замок вновь погрузился в тишину.
Аня вошла в свою спальню, едва понимая, что произошло. Или не произошло. Она упала на кровать, даже не сняв туфли, и пролежала так несколько минут, изучая в полумраке узоры на потолке.
Райские птицы пели в райском саду. Голова кружилась — от шампанского ли, от марева, или от его рук. Может быть, от всего сразу. Там, где он касался ее, кожа пылала, как от ожогов — самых приятных, самых сладких. Даже Володя, почти выцветший из памяти, никогда не волновал ее так, как Макс. Может быть, потому что Володя был обычным человеком без дара?
