Иные - Яковлева Александра
Борух прикоснулся по очереди к каждой фигуре, выравнивая их. Краем глаза он следил за Канарисом. Тот медленно обходил всю комнату, разглядывая картины и прочие диковинки. Посмотрел, как метает ножи Ансельм. Подошел было к Далии: та проскользнула в комнату следом за Борухом и уже рассыпала руны перед светловолосым юношей, чем-то похожим на Канариса. Наверное, сын, подумал Борух. Далия что-то объясняла, показывая на выпавшие руны, но в этот раз не закатывала глаз и не хрипела. Может, и гадала не по-настоящему. Боруху очень захотелось, чтобы Далия просто дурила этого холеного паренька, который отчего-то сидит здесь и слушает глупые предсказания вместо того, чтобы маршировать в высоких сапогах с винтовкой на плече. Конечно, сыны адмиралов не маршируют. Маршируют такие, как Абель, и Кристоф, и Лотар, и Фридрих…
— Играешь в шахматы?
Борух поднял голову. Он так увлекся, наблюдая за Далией, что не заметил, как к нему подошел адмирал Канарис. От Канариса пахло сладким шампанским и смертью. К кителю был приколот комплимент с ленточкой, испачканной чьей-то кровью.
Борух выпрямился и отчеканил, как учил Эберхард:
— Так точно, господин! Не хотите ли сыграть со мной в быстрые шахматы? На деньги. У меня есть… — Он пошарил по карманам и выложил несколько рейхсмарок. — Вот.
Адмирал расхохотался и хлопнул Боруха по плечу так, что тот пошатнулся и снова упал в кресло.
— Пари, значит? А давай! — Канарис сел напротив, за черные фигуры. — Тогда твой ход, мальчик.
Борух начал с классического открытого дебюта, чтобы усыпить бдительность противника. Взрослые вечно недооценивают детей, а такие, как Канарис, и подавно. Адмирал, конечно, сразу купился и, хоть играл отлично, стал совсем невнимательным. Борух делал вид, что проигрывает, а сам готовил ловушку.
Адмирал все больше распалялся, уничтожая белые фигуры одну за другой. Близкая победа кружила ему голову. Вокруг собралась целая толпа зрителей. Гости затаив дыхание наблюдали за поединком, даже Агнесс и Хелена притихли, вспугнутые Катариной.
Тут в комнату вошел офицер, стуча грязными, как после долгой дороги, сапогами. Борух не видел его на празднике, и сам офицер, кажется, тоже был удивлен, что находится здесь. Он приблизился к шахматному столу — на рукаве полыхнула красная нашивка с двумя черными молниями, наклонился к адмиралу, зашептал ему на ухо. Что-то о поезде с зерном и убийствах.
Лицо адмирала потемнело, но он и не думал прерывать партию — только кивнул офицеру и съел белого слона. Пора было заканчивать. Борух двинул пешку, еще ход, другой — и Канарис, сам все мгновенно осознав, развел руками. Он хлопнул по столу, и несколько мятых купюр приземлились около поверженных фигур.
— Он меня обчистил! — хохотал адмирал, обнажив крупные белые зубы. — Обчистил! Гений!
Он несколько раз хлопнул в ладоши, и остальные подхватили аплодисменты. Борух оглядел гостей: глаза светлые, лица сытые, тип нордический. Смотрят на него, как на зверька в цирке. Канарис протянул руку, большую и влажно-теплую, липкую от пирожных. Деньги, которые он выложил на стол, тоже, наверное, были потными и липкими.
— Для меня честь играть с таким сильным соперником! — рокотал Канарис. — Как тебя зовут, вундеркинд?
Вундеркинд по-немецки значило одаренный ребенок, дословно — чудесное дитя. Борух не чувствовал себя чудесным. Разве что немного — но только потому, что больше не боялся, а вовсе не из-за шахмат. Играть хорошо в шахматы не так сложно, как забыть о страхе.
Борух открыл рот, чтобы ответить, и встретился глазами с Катариной. Она будто сразу поняла, что произойдет дальше, у нее на лице это было написано. Борух увидел, как дрогнула ее нижняя губа, а красивые брови поползли вверх. Да, люди так выглядят, когда напуганы, убедился Борух.
Но бояться тут нечего, подумал он. Ведь правда сильнее страха.
И поэтому он сказал громко, чтобы услышали все:
— Меня зовут Борух.
В комнате повисла тишина — но не только из-за имени. Борух произнес его на языке своего народа. Звуки идиша, похожего на немецкий, но все-таки другого языка, сорвались легко и естественно, будто давно этого ждали.
Катарина подалась вперед и застыла, вцепившись в обивку дивана. Из полумрака выступил герр Нойманн — он, кажется, хотел все уладить, свести к шутке. Но какие могут быть шутки, подумал Борух, если его страха больше нет, а захваченный Вроцлав, сапоги и выстрелы, лагеря и сломанные кресты, могилы без тел и тела без могил — все это есть. Какие тут шутки.
Щеку обожгло до слез. Удар был такой сильный, что Борух упал и врезался затылком в угол шахматного стола. В голове зазвенело, кто-то вскрикнул. Канарис вытянул из кобуры револьвер и направил ему в лицо. Он держал оружие в левой руке, а правую, которую пожимал Борух, вытирал о штанину. Далия была совсем рядом, испуганная и в то же время осуждающая. «Я тебя предупреждала», — говорили ее огромные глаза. Глядя на нее, Борух даже развеселился, но улыбнуться не смог.
Он почувствовал, как по шее течет вниз что-то теплое. Стоило ему подумать, что это кровь, и комната накренилась. На него поплыла волна. Размазывая золотой свет и яркие пятна платьев, волна гасила все звуки, оглушала, будто Борух оказался под водой и медленно уходил на глубину.
За спиной Канариса стояла Аня — низко склонив голову и разведя руки в стороны. Герр Нойманн тянулся к ней, словно хотел остановить, да так и замер в нерешительности. У него странно исказилось лицо — нет, не от страха. От предвкушения.
Аня была сегодня очень красивая и совсем как взрослая в этом длинном золотом платье. Ее короткие волосы вдруг поднялись, а глаза странно засияли. В тот же миг предметы вокруг нее — портсигары и пепельницы, бокалы и подносы, вазы с цветами, каминная кочерга, канделябры с горящими свечами — дрожа, медленно поднялись в воздух. Потом что-то задуло все свечи, комната погрузилась в темноту. И тогда Аня закричала.
Одним махом из окон вынесло стекла. Над головой Боруха брызнуло с мелодичным звоном, посыпалось острое крошево. Портьеры огромными черными крыльями взмыли и захлопали на ветру. Грянул одинокий испуганный выстрел, и тогда разразилась настоящая канонада: все бокалы, вазы и зеркала взрывались одно за другим. Дамы завизжали. Прикрывая головы, они ломились из комнаты, толкаясь в дверях и наступая друг другу на платья. Мужчины ринулись следом. Даже Канарис, подхватив своего сына, бросился к выходу.
— Всех! — кричал он на ходу. — Еврея тоже!
Надо же, думал Борух, кренясь на бок, столько кутерьмы из-за какого-то идиша. Теплое текло уже по спине и становилось холодным. Чьи-то крепкие руки подхватили его, подняли и понесли. А может, то были вороньи крылья, которые пророчила Далия? Боруху было уже все равно. Хотелось только спать.
Аня
Все произошло очень быстро, за считаные мгновения, но Ане казалось, время, подчинившись мареву, растянулось до вечности. Она не слышала ничего, кроме тонкого звона, от которого вот-вот лопнут барабанные перепонки. Не видела ничего, кроме спины, затянутой в парадный китель, и Боруха, обмякшего на полу под дулом револьвера. Все взмыло в воздух, звук сжался и схлопнулся, а затем хлынул волной. Раздался выстрел — завеса тишины наконец прорвалась. И Аня поняла, что кричит. Цветные витражные стекла вскрикнули вместе с ней и лопнули, в руках у гостей стали взрываться бокалы. Начался переполох. Посеченные осколками, люди убегали, спотыкаясь и завывая от ужаса.
— Анники! — услышала она окрик. Близко, почти в самое ухо. Она повернула голову: Макс смотрел прямо на нее, хмуря брови. Так похоже на Пекку, что, казалось, сейчас он схватит ее за плечи и как следует встряхнет. Или ударит.
Это из-за тебя, Анники, опять из-за тебя.
С грохотом рухнули на пол подсвечники и шахматы, посыпались фрукты и цветы. Не устояв на ногах, Аня тоже упала. Марево уходило толчками, разбегаясь последними отголосками, прячась в дальних углах комнаты, затухало. Аня подползла к Боруху, подхватила его и прижала к себе.
