Иные - Яковлева Александра
— За это я уже извинился, — мягко сказал адмирал.
— Перед кем? Перед Максимилианом? Мне вы ни слова не сказали…
Мимо проходила Герта с мини-пирожными на подносе. Канарис сцапал угощение и улыбнулся Герте как-то хищно, будто уже выбирал новых жертв. Катарина едва сдержалась, чтобы не погнать ее с праздника куда подальше — во флигель, в спальню, под замок, лишь бы она никогда не попадалась на глаза людям в военной форме.
— Послушайте, Катарина, идет большая война, — пробормотал Канарис, наклонившись ближе, чтобы никто их не подслушал, и поднес ко рту пирожное. — И дальше будет только хуже, в том числе из-за Нойманна. Так что мне понадобятся все. Считайте это мобилизацией.
Катарина почувствовала, как немеют ноги. Ледяная вода поднялась от кончиков пальцев вверх, к голове, зашумела в ушах, и звуки праздника утонули в этом шуме.
— Максимилиан никогда вам их не отдаст, — процедила она, крепко сжав зубы, чтобы не дрожал подбородок. — Можете не рассчитывать, адмирал.
— Его никто и не спросит. — Канарис досадливо цыкнул. — Приказ вермахта и точка.
Он кивнул на Макса и Аню, которые кружились в дальнем конце зала.
— За девушкой уже идут. Очень скоро вам может понадобиться моя помощь, поэтому… Всё в ваших руках, Катарина, — добавил он и ушел за следующей порцией шампанского.
Танец кончился, гости стали аплодировать — оркестру, друг другу и особенно Максу и его спутнице. Макс улыбнулся ослепительно и беззаботно, поблагодарил и поцеловал Ане руку. Поймав взгляд Катарины, он наклонился к Ане и что-то прошептал ей на ухо. Она звонко рассмеялась.
Борух
Белая накрахмаленная рубашка давила в плечах, а дурацкая бабочка стягивала горло. Еще очень чесалась нога. Борух разносил напитки, и каждый бокал на его подносе был из настоящего хрусталя, а в нем золотилось дорогое шампанское. Эберхард сразу дал понять: если упадет хоть один, Боруху не жить. Глупая угроза. Да и учитель все равно занят тем, что распекает Ансельма за какую-то мелкую оплошность.
Держа поднос на ладони, Борух остановился у окна, за спинами гостей, и стал чесать одной ногой другую, пока его никто не видит. Его бокалы стояли намертво. Пожалуй, он мог бы носить их хоть на голове: тренировки Эберхарда, какими тяжелыми бы они ни были, давали свои плоды — Борух чувствовал себя ловчее, сильнее и быстрее, чем когда-либо. Потом он поймал на себе грозный взгляд Катарины — пришлось выпрямиться и снова пойти по кругу зала. Напитки, пожалуйста, кому напитки!
Конечно, на самом деле он ходил молча, с постным лицом. Но у себя в голове зазывал на манер разносчика газет из Вроцлава. Когда-то, еще в прошлой жизни, Борух просыпался по утрам от его голоса, который слышали даже на другом конце улицы. Забавный был человек, подпрыгивающий и звонкий, как его велосипед, с большим еврейским носом. Он кричал на нескольких языках, на идише тоже. Однажды привычное пронзительное «Газеты, пожалуйста, кому газеты!» оборвал сухой треск автоматной очереди. В тот миг Борух почувствовал, как мир сдвигается с оси и медленно сползает в пропасть. Он ни разу не вспоминал разносчика, а вот сейчас, среди мужчин с изломанными крестами на воротничках и лацканах, вдруг очень захотелось так же закричать. Стать таким же смелым.
Вот только отсутствие страха — это еще не смелость.
Чьи-то огромные лапы схватили сразу два бокала за тонкие ножки. На секунду Борух испугался, что ножки сейчас переломятся, как подтаявшие сосульки. Он поднял взгляд и увидел огромного адмирала — того самого, Канариса, которым пугала Далия. Один из бокалов Канарис протянул Катарине — это значит, Борух уже сделал полный круг и пошел на новый. На подносе остался всего бокал. Борух отступил к стене и встал за плечом Канариса с невозмутимым видом, будто не хотел мешать танцующим. На самом деле он собирался подслушивать.
— Союзникам рассказывают о планах, а Нойманн темнит, — гудел Канарис, обращаясь к Катарине. — Кроме того, он прекратил поставлять рейху ваших воспитанников…
— Может, потому, что вы бездарно ими распоряжаетесь? — прошипела в ответ Катарина. — Мальчики были лучшими разведчиками, а вы их просто…
— За это я уже извинился, — ответил Канарис.
Черта с два, подумал Борух. Пару недель назад этот самый Канарис приезжал в замок — но не для того, чтобы извиняться, а чтобы поругаться с герром Нойманном за закрытыми дверями. Тогда они говорили вроде о шахматах, но на самом деле о чем-то другом, более важном, более тревожном.
Борух потом много думал о том, что услышал, и неизменно приходил к мысли, что это напрямую касается его и других детей из замка. Тосты, которые сегодня звучали, тоже были все об этом: ах, какой молодец герр Нойманн, что воспитывает беспризорников, чтобы они не болтались без толку, а служили рейху. Борух отлично знал, какие люди ему служат. Те, которые носят высокие сапоги и тычут автоматами в спину. Те, которые вешают на людей желтую звезду и увозят в неизвестном направлении. Те, которые могут убить за неподходящий череп, или родословную, или близких друзей. Меньше всего на свете Борух хотел бы надеть высокие сапоги, взять в руки оружие и направить его против своих.
Мимо прошла Герта с пирожными. Увидев Боруха, она выкатила глаза и мотнула головой: мол, чего ты тут стоишь, обходи гостей! Борух взял со своего подноса последний бокал шампанского и вылил его через плечо на портьеру. Герта отпрянула и быстрым шагом пошла прочь — кажется, в сторону Эберхарда, чтобы донести на него. Ну и плевать.
— Идет большая война, — бормотал тем временем Канарис, уминая пирожное, — дальше будет только хуже. Мне понадобятся все, считайте это мобилизацией.
Катарина горячо зашептала в ответ про Максимилиана, который ни за что не отдаст детей, и Борух понял, что она говорит о герре Нойманне. Но обрадоваться не успел.
— Его никто не спросит, — отрезал Канарис. — Приказ рейха, и точка.
Борух почувствовал, как пол уходит из-под ног. Гости слились в одно блестящее, хохочущее месиво. В ушах застучало громко-громко. Но это был вовсе не страх — благодаря герру Нойманну Борух забыл, что значит бояться. Вместо страха он теперь чувствовал только гнев.
Нетвердым тяжелым шагом Канарис ушел в смежную комнату, и Борух, сам не до конца понимая зачем, двинулся за ним. Он ловко лавировал между людьми, нырял под локти, протискивался и пробивался через толпу. Краем уха услышал, как его окликнул Эберхард, которому, наверное, уже наябедничала Герта, но даже не повернул головы. У дверей его, однако, перехватила Далия — в прямом смысле схватила за руку и дернула на себя.
— Не ходи туда, — попросила она.
Вид у Далии был странный, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить: так выглядят люди, когда напуганы. Борух осторожно высвободился из ее хватки.
— Чего ты? — улыбнулся он. — Где-то видишь воронов, которые выклюют мне сердце? Я пока нет.
Он вошел в комнату, где весело трещал камин, а гости отдыхали от танцев, развалившись на диванах с гнутыми изящными ножками. Мужчины курили сигары и обсуждали скучные взрослые дела. Женщины подносили к напомаженным ртам острые кончики мундштуков и выдыхали колечки дыма. Они шушукались между собой и тихо смеялись. Некоторые воспитанники тоже были здесь. Ансельм развлекал гостей тем, что метал ножи в мишень: у него был хороший бросок, несмотря на подбитый глаз. Другой мальчик, Петер, показывал карточные фокусы. Агнесс и Хелена сели за рояль и завели грустную песню про осень и птиц, которые улетают домой. Катарина не разрешила ее исполнять, но девочки репетировали ее много дней, не замолкая, и, конечно, им хотелось показать себя. У Боруха от нее уже болела голова.
Оставив поднос на крышке рояля, Борух прошел к окну, у которого стоял шахматный стол из зеленого, с прожилками и разводами, камня. Он сел в кресло и тронул ферзя. Фигуры были не такие, как деревянные дедушкины. Тяжелые и тоже каменные, непривычно холодные, они выскальзывали из пальцев, будто совсем не хотели сражаться.
