Иные - Яковлева Александра
Ее тряхнуло, подбросило в кресле, ремни натянулись, впиваясь в кожу. И Аня вылетела из тела. Тело, прикованное, измученное, клейменное, осталось в кресле само по себе. Со сжатыми зубами, которые скоро начнут крошиться. С кровоподтеками и трепещущим маленьким сердцем. А сама Аня унеслась далеко-далеко — ввысь и во все стороны сразу. Она стала большой и золотой, словно солнечный свет. Состриженные волосы вновь отросли и побежали реками. Мягкая кожа превратилась в чернозем. Грудная клетка раскрылась, ребра вырвались из нее горными пиками, и тонкий протяжный звук, будто ветер, запел в их вершинах, заполняя собой весь мир. Это пищали датчики, считывая показания с ее разъятого пустого тела.
Все кончилось внезапно. Аня рухнула в кресло, ее трясло. Санитар спешно расстегнул ремни, помог выбраться, и ее передали с рук на руки Лизе. Заведующий глядел недовольно.
— Ни раньше, ни позже, — огрызнулся он.
— Ничего не знаю, Александр Иваныч хочет видеть, — отрезала Лиза. С заведующим она держалась так, будто тот ей был не указ, и это всегда удивляло Аню. Даже сейчас помогло окончательно прийти в себя.
— Давай-ка накинем халатик на тебя. — Лиза кое-как одела Аню и повела по коридору к лестнице. — А то там какой-то интурист хочет с тобой познакомиться, а ты в таком виде…
Она взвалила руку Ани себе на плечо, помогая преодолеть лестницу.
— Ничего-ничего… Сейчас взбодришься. Не мужик, а роскошь! Увидишь — обалдеешь.
У кабинета Ильинского, словно статуи атлантов, застыли двое мордоворотов в белых халатах.
— Ты не пугайся, – зашептала ей на ухо Лиза. — Это наши соседи через дорогу. Вот, следят за гостем. Ну и правильно делают, а то мало ли…
«Соседи» стояли, не выражая ничего, кроме покорности, и, казалось, не замечали Аню.
— Давай, не робей, — приободрила Лиза. — Александр Иваныч в таком хорошем настроении, как будто и не болеет. Этот интурист его совсем очаровал — наверное, гипнотизер какой-то! Вот как давеча в Москве гастролировал. — Лиза открыла перед ней дверь, и Аня осторожно заглянула в кабинет.
Здесь ничего не изменилось с июля, разве что посветлело и стало тише. Аня с непривычки сощурилась: даже пасмурный осенний день за окном показался ей удивительно солнечным после подземелий. Чудесным.
Ильинский сидел за массивным столом и по сравнению с ним выглядел совсем прозрачным. Под глазами темнели круги, щеки ввалились, веки набрякли. Но из-под них на Аню смотрели живые, даже отчего-то счастливые глаза. Ильинский на удивление бодро встал и быстрым шагом подошел к Ане, взял ее за руку.
— Спасибо, Лизочка. Вы можете быть свободны.
Лиза кивнула и прикрыла за собой дверь. Аня прошла следом за Ильинским, озираясь по сторонам. Она так давно не видела ничего, кроме своей маленькой пустой комнатки и испытательной, что кабинет, полный всяческих вещей — резная красивая мебель, книги, подсвечники и чайный сервиз, изразцовая печь, плащ Ильинского на вешалке, зонтик, ковер на полу, коллекция часов на всю стену, — едва не довел ее до слез. Только сейчас Аня поняла, почему в кабинете так тихо: половина ходиков стояли, их стрелки замерли на разных отметках. А еще они с Ильинским были не одни.
— Анечка, хочу кое с кем тебя познакомить. — Ильинский задорно подмигнул ей. Он точно не выглядел как здоровый человек, но вел себя так, будто совершенно не беспокоился об этом. Будто не испытывал боли. — Это верховный магистр исследовательского управления немецкого общества… Простите, я не запомнил… Так что, серьезный человек и ученый, Анечка, Максимилиан Нойманн.
Тень отделилась от шкафа, полного документов, и шагнула навстречу.
— Для вас, фройляйн, просто Макс.
Его голос обволакивал, пеленал в семь покрывал. Казалось, можно слушать его вечно.
— Аня, почему молчим? — подстегнул Ильинский с каким-то нервным весельем.
— Очень приятно, — пробормотала Аня. — Вы хорошо говорите… по-русски.
Макс кротко улыбнулся. Он не сводил с нее восхищенных глаз. Ане стало неловко и стыдно — за серый халат и обрезанные волосы, синяки и еще слегка плывущее после испытательной сознание. За то, что вообще стоит здесь, в резиновых тапках и без белья под больничной сорочкой. За то, что попалась в клетку.
— Александр Иванович, можно нас оставить на пару минут? Как договаривались, — попросил Макс. Он обращался к Ильинскому, но смотрел только на Аню.
Ильинский недовольно крякнул:
— Как я могу вам запретить, — и вышел.
Скрипнули петли, и все стихло. Только ходики стрекотали на стене, вразнобой отмеряя время.
— Понимаю, я для вас незнакомец, — начал Макс. — Иностранец. Поэтому у вас нет повода мне доверять.
Это было правдой. Аня с беспокойством обернулась на дверь, за которой скрылся Ильинский. Конечно, кроме Пекки, она никому не доверяла — никому в целом мире, но Ильинский был, по крайней мере, ей знаком. А наедине с незнакомцем, к тому же мужчиной, было действительно неуютно. Страшно.
— Люди… интересные, — улыбнулся Макс, следя за ней пристально. — Им легче доверять тем, кто родился рядом с ними, на одной земле, даже если это не самые хорошие соседи… К сожалению, иногда это ошибочно. Например, в вашем случае. И в моем.
Хуже всего было то, что тело после процедуры плохо слушалось и болело все целиком, от пяток до макушки. Аня шагнула к столу Ильинского, чтобы сесть в кресло. Макс коснулся ее локтя, желая, видимо, помочь, но Аня вздрогнула, вскинула руку:
— Не трогайте меня… пожалуйста.
— Mein Gott… [1] — выдохнул Макс. Он перехватил ее запястье и рассмотрел. — Они что, клеймили вас?!
Аня скользнула взглядом по синякам и едва зажившему ожогу в форме буквы М. Рука, что сжимала ее запястье мягко, но настойчиво, была затянута в перчатку с хитрым механизмом, похожим на металлическую сеть сухожилий.
— Зачем вы это терпите? — пораженно проговорил Макс. — Аня, пойдемте со мной. Прямо сейчас. Я обещаю вам убежище. Нормальную жизнь.
Но Аня отняла руку, уже почти не слушая, о чем ей говорят. На столе Ильинского, в ворохе бумаг, лежал вскрытый конверт. Сначала Аня не поняла, что это такое, но потом узнала свой почерк: «Пекка». Аня схватила конверт, выдернула исписанный красным карандашом лист. Ее последнее письмо явно читали, но еще не отправили.
— Пекка — это ваш брат? — уточнил Макс, взглянув на конверт.
— Да. — Аня пробежала по тексту глазами, будто искала признаки того, что письмо читал именно Пекка, а не кто-то другой. Не Ильинский. — Я здесь ради него, поэтому не могу уйти… Но почему…
— Почему письмо не передали? — Макс придвинул к ней другую бумагу, которая лежала тут же, среди прочих. — Может быть, поэтому?
Аня отложила письмо и всмотрелась в прыгающие машинописные буквы: справка… Смолин Петр Алексеевич… 58-я статья… приговор приведен в исполнение...
Она ничего не понимала.
— Кажется, вы полагали, что он жив? Но похоже, профессор все это время врал вам, — говорил Макс где-то далеко, так что Аня почти не улавливала смысла. — Вы поэтому выполняли все их требования? А Петр, значит, мужественно взял вину на себя…
Взял вину на себя… Приговор в исполнение…
Нет, она ничего не понимала. Что это значит? Что значат эти скученные в строчки буквы? Какое отношение они имеют к Пекке — смелому, самоотверженному, всесильному, способному оградить ее от любой беды?.. Вот сейчас беда, Пекка. Сейчас она случится — так где же ты?.. Как и когда ты исчез?
— Когда…
Механический палец Макса постучал по правому верхнему углу желтого, как гнилой зуб, документа. Аня перевела туда взгляд: 18 июля 1940 года.
Вот, значит, как. Выходит, она два месяца писала письма мертвецу.
Нечто большое, неудержимое и смертельно раненное поднялось со дна и завыло в гортани. Хватаясь за ящики стола, Аня вырывала их один за другим, пока не нашла и остальные письма: все вскрытые, прочитанные, сложенные аккуратной стопкой. Не отправленные. Даже самое первое, написанное сразу, как она попрощалась с Пеккой. Даже оно. Аня сгребла их в кучу, прижала к груди, словно все эти слова, сказанные в пустоту, могли врасти в нее и вернуться, откуда вылились, — в глупое, плачущее навзрыд сердце.
