Прятки в облаках - Тата Алатова
Они много читали про путешественников во времени, и хоть о них было не так уж много информации в интернете, но постепенно складывалась некоторая закономерность. Время затягивало в свою воронку совершенно разных людей, и рано или поздно они откликались на этот зов. Дар, быстро превращающийся в проклятие, — если тебя не уничтожали люди, то сжирало безумие. Привыкший мыслить последовательно мозг начинал сбоить, не в силах переварить энтропию.
Больше всего Машу и Дымова интересовал вопрос, можно ли завязать с этими прыжками в пространственно-временных облаках, спрятаться от зова. Отчаявшись найти хоть какие-то описания механизмов, Маша закрыла странички работ физиков-теоретиков и обратилась к философам.
— Послушай, — сказала она, — время не абсолютно, для каждого из нас его течение индивидуально, это зависит от чувственного восприятия, опыта, психики и даже от уровня гормонов.
— Спорно, — рассеянно отозвался Дымов, читая что-то с телефона.
Был полдень, и они лениво валялись на диване, так и не потрудившись одеться. Мишка правда верил, что грешить можно только под покровом ночи, или просто его старшебратскому сердцу было спокойнее, когда сестра ничем таким не занималась за стенкой, пока он дома?
— А вот Кант считал, что время есть не что иное, как форма внутреннего чувства, то есть процесса наглядного представления нас самих и нашего внутреннего состояния.
— Ересь, — отмахнулся он, однако отложил телефон и посмотрел на Машу: — что у тебя на уме?
— Что, если нет общих механизмов путешествий во времени, которые подходили бы всем? Что, если для каждого они индивидуальные — в зависимости от характера, опыта, устремлений, моральных принципов?
Как ты думаешь, какие качества определяют меня?
— Ответственность, — подумав, ответил Дымов.
— Это раньше, — засмеялась Маша, — до того, как я сбежала с преподом. Но допустим, я прыгнула в твое прошлое, потому что точно знала, что должна туда попасть. И двадцать пятого января была намерена прыгнуть в прошлое Дины, потому что верила, что у меня нет другого выбора. То есть, я бы так боялась нарушить временную линию, которая уже состоялась, что не осмелилась бы поступить иначе. Мой характер определял мои поступки. И что, если теперь я точно знаю, что ни при каких условиях, ни за что, никогда, я не должна прорывать пространственно-временной континиум, удержит ли меня это знание в настоящем?
— Должно удержать, — твердо ответил он. — Маш, у нас не будет второй попытки.
— Но ты потеряешь меня, — сказала она, все еще не уверенная, что идет правильным путем.
— Ты всегда сможешь вернуть меня обратно. Жду с нетерпением.
Она нахмурилась. В роли завоевателя Маша себя прежде не видела, но жизнь в последнее время так непредсказуема, что она уже ничему не удивлялась.
— В таком случае, ты должен поделиться со мной тайными знаниями, — потребовала она, — как гарантировано влюбить в себя Циркуля за три минуты.
— Маш, да ты в два счета со мной справишься, — засмеялся он. — Я, можно сказать, с четырнадцати лет готов.
— Если только… — задумавшись, она положила руку ему на грудь, пытаясь поймать ритм чужого сердцебиения, — мне вообще стоит снова все это начинать. Роман со студенткой не принесет тебе ничего хорошего.
Дымов посерьезнел, глядя на нее открыто и пронизывающе. Казалось, он всерьез обдумывал ее слова, и от этого стало обидно.
Они отказывались от многого, чтобы сохранить Маше жизнь, но разве сейчас ему не пора было пылко заверить ее, что нет таких испытаний, которые он бы не перенес ради нее?
— Ты придешь за мной, — наконец произнес он вполне уверенно, — потому что не сможешь иначе. Я не позволю себе сомневаться в том, что ты захочешь меня во всех временных линиях.
— Верить вере твоей? — прошептала она. — Если бы ты знал, как я боюсь, что причиню тебе вред! Что всему миру причиню вред — одно неосторожное желание, один случайный прыжок туда или сюда — и все может черте-чем обернуться.
— Разве бывает иначе? — он притянул ее ниже, к себе на грудь, и она тихо легла рядом, ощущая его длинное тонкое тело каждой клеточкой. Пальцы, запутавшиеся в волосах, дыхание, запах кожи. — Каждый наш поступок влияет на других и на мир в целом. С этим, кажется, ничего не поделать.
Маша словно парила в невесомости, убаюканная его близостью, спокойным голосом и завыванием ветра за окном. Ощущала себя одной из снежинок, которые кружили за окном, и предчувствие горьких потерь растекалось внутри, от макушки до самых кончиков пальцев.
Глава 32
Глава 32
Двадцать пятого января Мишка ушел спать рано, а Маша и Дымов так и сидели на полу террасы, крепко обнявшись и наблюдая за движением стрелки на круглых настенных часах.
В этот день Маша должна была отправиться на бал перевертышей. Чтобы не походить на саму себя, она надела бы длинное голубое платье и завила локоны. Дина неотступно следовала бы за ней по пятам, напоминая о том, что Маше пора прыгнуть на полгода назад, в двадцать пятое июля, и произнести те самые слова, после которых все и завертелось: «Дина, я тебя умоляю, когда будешь меня убивать, возьми нож. Не веревку, а нож, обещай мне».
Наверное, в какой-то момент Дина бы перешла от уговоров к угрозам, да не просто банальному шантажу, мол я расскажу о вас с Циркулем, а к натуральному насилию.
Возможно, останься Маша в универе, до нее бы раньше дотянулись Зиночка с Бесполезняк, при желании они легко могли бы найти ее и здесь, но видимо не спешили. Пока были слишком заняты тем, чтобы сместить ректоршу, а Рябова от них никуда не денется ведь. Все равно рано или поздно вернется в университет, куда еще податься отъявленной заучке.
День угасал медленно, но верно. И Машино сердце ликующе встрепенулось вместе с последним биением секундной стрелки: фух! Она обошлась без второго прыжка, а значит никто не подаст ей терпкого вина и не отправит в вечный сон. Теперь-то у нее все будет хорошо.
***
Будильник звонил и звонил, и Маша выключила его с третьей попытки только. Спать хотелось — жуть как. Открыв глаза, она посмотрела на экран телефона: двадцать шестого января, семь тридцать утра.
Занавеси балдахина раздвинулись,
