Записки нечаянного богача – 3 - Олег Дмитриев
Второв кивнул, показывая, что всё понял. Потёр ладони, будто старый, добрый и мудрый доктор-педиатр, который знал, что больному ребёнку неприятно касание чужих холодных рук, подул в них, согревая, и шагнул к дубу.
Я ждал чего угодно. Скептик мне все уши прожужжал о том, что дед до крайности подозрительный. И что он затянет сейчас что-то на персидском. Или на иврите, мало ли. И что его бойцы натащат хвороста и спалят дуб к чертям вместе с нечаянными проводниками в мир древних мифов и тайн. Под конец, кажется, даже реалист устал слушать всё усугублявшийся бред, и отвесил параноику леща сродни тем, какими учил младшего брата умница и эрудит. А мощный старик всё стоял без движения, касаясь тремя точками бугристой коры. Левая рука его попала будто в какую-то щель между её наплывами, и пальцы словно терялись в складке. Я попытался разглядеть облачка пара, которые должны были по идее показать, что наше приключение продолжает пока идти именно по нашему плану, но не смог. Правда, и ветерок начал подниматься. Да крепко так, сразу со всех сторон. Так не бывает посреди глухого леса.
Вороны заполонили небо вмиг. Так тоже не могло произойти, наверное. Но случилось. Снова закружился над голыми чёрными ветвями траурный хоровод, но в этот раз без крика и ора — птицы двигались совершенно бесшумно, словно подчёркивая абсолютную нереальность происходящего. Им там, наверху, ветер, видимо, не мешал, а на поляне начинало твориться чёрт знает что. В нескольких местах я замечал, как поднимались с земли облачка снега, травы и дубовых листьев — смерчи, высотой почти в человеческий рост — но рассыпа́лись, не успев набрать силу. О том, что было бы, произойди это, почему-то не хотелось даже думать. Словно что-то рвалось из-под земли, пытаясь остановить разбуженную Силу, что шла навстречу далёкому потомку от древнего Дерева. В одном из вихрей я заметил будто бы человеческую фигуру с кривой саблей и берестяной личиной вместо лица. Этот продержался дольше остальных, пока не развеялся мелкими льдинками. Вместо него закрутились ещё три.
Ветер бушевал, неистовствовал, выл и визжал в ветвях Дуба. Вороны продолжали завораживающий танец по кругу. Смерчи появлялись и опадали, но теперь задерживались всё дольше. Очень хотелось проснуться дома, или ещё где-нибудь, не важно где, но только не на этой поляне, где будто бы сама преисподняя лезла из-под земли наружу. И тут взревел медведь. Стоявшие рядом бойцы, явно не планировавшие встречаться ни с чем подобным тому, что творилось вокруг, враз навели на него стволы. Из всех угроз здесь он был единственной понятной. Хотя, пожалуй, только он один ей и не был. Я опять заорал, чтобы не стреляли, но вой ветра уже перекрывал все звуки вокруг. Зверь поднялся на задние лапы и сделал первый шаг. Снеся походя лапами со здоровенными когтями два смерча рядом. Эти были уже выше него ростом.
Рядом со мной рухнула ветвь дуба. Длиной метра под два, выше меня, с толстой стороны она заканчивалась острым расщепом. На копьё похожа не была, скорее, на дубину с неровным верхним краем. Или на что-то среднее между булавой, чеканом и шестопером. И будто с ней вместе мне как с неба упало совершенно ясное понимание, что пришла пора помогать, а не стоять без дела.
Схватив дубину за тонкий конец, который как-то идеально, как родной, лёг в обхват обеих рук, я рванул вперёд. Казалось, что вихри взвыли ещё злее, и рванулись мне наперерез. Но мне уже было не важно. Я видел, что ноги Второва почти по колено занесло снегом и льдом за те несколько секунд, что творилось это безобразие. И что медведь с другой от меня стороны поляны всё чаще падает на четыре лапы, рыча уже хрипло. И что одно ухо у него почему-то порвано. Бояться было некогда. А завещание я уже давно написал.
Не знаю, кто уж там помогал мне — реалист с его опытом, скептик с его истерикой, фаталист с нутряной природной смекалкой, или все они хором — но двигался я быстро и эффективно. Булава крушила смерчи, льдинки-осколки которых больно впивались в лицо, норовя выжечь глаза. Чувствовать пальцы я перестал с третьего или четвертого удара, и надеялся только на то, что не выроню оружие. Помирать с пустыми руками — позор. Добравшись до стоявшего каменным столбом мощного старика я успел лишь краем глаза заметить вздувшиеся вены на его запястьях и кистях. И, кажется, кровь на коре. Но тут же отвернулся, закрывая его спину собой. В снежных заносах всё чаще мерещились берестяные белые морды с черными провалами глаз. У других были впалые щёки и вертикальные щели вместо зрачков. Но я помнил, что сказал себе в самом начале. Бояться некогда.
Вдруг слева и справа от меня сплошная стена кружащихся снега и льда осы́палась брызгами и осколками. С одной стороны выскочил Тёма, а с другой — Фёдор. В руках у каждого было по елке, выдранной, кажется, с корнями, и чуть обтёсанной у комля. Ну, или это они их уже так об эту ледяную сволочь причесали. Втроём стало гораздо сподручнее. Из серо-белой кутерьмы слева вывалился медведь, едва не получив от умницы и эрудита дубиной по морде. Но в последний миг комель дерева скользнул по спине, сшибая с неё два или три смерча, что, будто собаки, висели на холке бурого зверя. Шкура его была покрыта сосульками, хотя от неё и валил пар.
Наши движения становились всё медленнее. Ноги вязли в снежно-ледяной крупе, поднимавшейся здесь уже выше колена. Стылый холод, казалось, тянул свои синие крючковатые пальцы-когти от рук, что не ощущались ниже локтей, и увязнувших во льду ступней и голеней прямо к сердцу.
— Проводим старика песней! — хрипло, но с каким-то жутким, последним, весёлым куражом проорал рваным голосом внутренний фаталист. Он стоял рядом, облепленный красноватым снегом с ног до головы, сжимая в руках чекан-булаву. Мою.
— Ну кто так воет⁈ Учись, как надо! — плюнул в налетевший вихрь кровавой слюной внутренний скептик. Он стоял на шаг правее меня, размахивая тем же самым оружием. И голос был тот же. И лица у них обоих были смутно знакомые. Очень кого-то напоминали. Но холод проморозил до мозгов, и додумать
