Записки нечаянного богача – 3 - Олег Дмитриев
На поляне горели ярким ровным светом четыре факела. Два одинаково соломенно-жёлтые, один чуть-чуть больше другого. Между ними — третий, посветлее, цветом ближе к белому. Чуть позади — четвёртый, серебристо-светлый, будто отблеск молнии. По краям, возле леса, среди обломанных сучьев и упавших деревьев, еле-еле, словно догорая, чуть теплились три красноватых огонёчка поменьше, слабеньких, едва живых. Посередине же, под самым дубом, совсем рядом с серебристым факелом полыхал настоящий костёр. Языки пламени были разных оттенков, от красно-алого и багряного до снежно-молочного. Постоянное их движение приковывало и не отпускало.
Головины. Я. Медведь. Три чудом выживших штурмовика. И Михаил Иванович Второв.
Это он был тем пылающим костром.
До завалов из ветвей мы с Тёмой брели, как утром из кабака, держась за плечи друг друга, «домиком». Он подволакивал левую ногу и шипел сквозь зубы, если нечаянно опирался на неё сильнее допустимого. Я хромал на обе, сперва тоже шипя и охая при каждом шаге. Потом перестал. Надоело, да и легче от этого не делалось ничуть.
Почти на самом краю поляны, подальше от Дуба, запалили костерок едва ли не промышленных масштабов, благо — топлива было за глаза, только подкидывай. Оставив за этим важным занятием Артёма, что сидел, вытянув раненую ногу в сторону, я зацепил разлапистую большую ветку, выглядевшую вполне крепко, и поковылял к Фёдору, таща её за собой. Эрудит без разговоров перевалился на бок на волокушу из тёмно-зелёных иголок и приехал к младшему брату. Я, пока держали ноги, похромал дальше и поочередно подтянул к разошедшемуся во всю силу пламени трёх бойцов, так и не пришедших в себя. В процессе транспортировки по снегу, льду, торчащим корням и завалам из хвороста с одного из них сполз шлем. Под которым оказались совершенно седые волосы. И вряд ли они были такими, когда вертушка зависла над полем возле Горнего озера.
Последнего парня подтащил, чувствуя только две вещи. Первая — что сил не осталось вовсе ещё на предыдущем, и этого я волок явно в долг. Кому только отдавать — неясно было. Вторая — бесстыдно-откровенный аромат жратвы. Нос чуял тушёнку, лук, лапшу и глутамат натрия. Теперь и этот запах тоже различался. В чьём-то рюкзаке обнаружился сухпай и что-то кроме, явно Уставом не предусмотренное. Поэтому в котелке над краем костра аппетитно булькало военно-полевое хлёбово, наполняя лес жизнью, а нас, сидевших вокруг, нервным нетерпением. Ясно было, что полноценным обедом для семерых мужиков тут и не пахло. Но, во-первых, штурмовики пока так в себя и не приходили. А во-вторых, глотнуть хоть сколько-нибудь чего угодно горячего было гораздо лучше, чем продолжать давиться холодными кислыми слюнями.
— Как думаешь, когда очнётся? — спросил старший у младшего.
— Представления не имею. Димка в пределах получаса обычно по Небу гуляет, кроме той истории с банкиром и ведьмой. Там часа три с копейками. Но, сдаётся мне, тут счёт другой должен быть. Дим, а чего вы там с Серёгой про архивы говорили?
— Он похоже описал, да. Будто в памяти с флешки распаковывается новый массив данных. Видимо, сколько времени уходит на установку, зависит от объёма информации. Тут я про объём даже думать боюсь, — кивнул я на замершие под Дубом фигуры, человечью и медвежью.
— То, что ты думать боишься и поэтому крайне редко практикуешь — мы все давно в курсе, — согласился Тёма.
— Это — да, — вздохнув, кивнул я.
А младший Головин, воровато оглянувшись, обежав взором по-прежнему тихую и пустую поляну, тем самым своим профессионально-натренированным движением нырнул правой рукой под куртку и извлёк из внутреннего кармана, видимо, фляжку.
— Артём, — начал было эрудит.
— Я давно Артём! А сегодня были все шансы в последний раз улыбнуться — и тю-тю, дальше только с керамики! И даже не делай мне нервы, Федь! С вами последнее время совсем тревожно и неуютно стало рядом находиться — никаких «боевых» на лекарства не хватит! — Тёма явно нацелился на долгую дискуссию, но умница спутал ему все карты, перебив:
— Мне дай хлебнуть, — протянул он руку, и брат подавился аргументами.
Мы глотнули по очереди. В озябшем до весны тёмном лесу, словно чуть отступившем от тысячелетнего Дерева, на которое надвигался веками, отгрызая каждый клочок земли, обложив гиганта, как росомахи — медведя. Под серым небом, с которого сыпал мелкий снежок, но нам после произошедшего до него не было ни малейшего дела. Блаженное тепло разливалось, пульсируя, по телам.
— Дайте и мне тогда, братцы, — раздался голос из-за спины, и мы с Тёмой аж подпрыгнули. Но даже не оборачивась, глядя на просветлевшее лицо Фёдора, поняли, что бояться снова некого. Обойдя нас, на лапник уселся Михаил Иванович.
Я видел, как подрагивала рука младшего Головина с флягой. И как разгорались в глазах старшего искры волнения и интереса. Но дисциплина у братьев была железной. У меня же её отродясь не водилось, кажется, поэтому я пристально, на грани бестактности, разглядывал Второва. Гораздо внимательнее, чем при нашей первой встрече в избе-читальне на светском рауте. То, что видели глаза и тщетно пытался логически объяснить мозг, поражало.
Руки мощного старика, выглядывавшие из в лоскуты разодранных выше локтей рукавов пальто, пиджака и сорочки, были покрыты свежими порезами и шрамами, будто он уронил что-то очень важное и нужное в бочку с битым стеклом. На самое дно. И, пусть не сразу, но нашёл. Живого места на пальцах, кистях, запястьях и предплечьях было — с монетку. Рублёвую. Общей площадью.
Спина кардинала, и до сегодняшнего дня прямая, ровная, стала будто бы ещё прямее, если можно так сказать. Казалось, чуть изменился угол разворота плечей, едва заметно, по-другому был приподнят подбородок. Но всё вместе это давало какой-то необъяснимый эффект. Если раньше мне не хотелось показаться этому человеку глупым или назойливым, то теперь хотелось поклониться ему в ноги, до самой земли. Мощный старик стал великим — других слов на ум не шло.
Правое веко его было чуть приопущено. Но именно что чуть, не перекрывая зрачка и не закрывая гла́за полностью — будто просто поменяло форму, а не перестало двигаться вовсе, как после инсульта. От этого взгляд серо-зелёного ока приобрёл какую-то особенную пронзительную остроту, куда опаснее той, предыдущей, привычно-обсидиановой. Левый глаз тоже изменился. Форму и разрез не менял, цвет тоже сохранил. Но если раньше делился на карий и зелёный по диагонали, то сейчас — строго вертикально.
