Ведьма. Истоки - Галина Валентиновна Чередий
— Что-то у меня уже какой-то перебор с необходимостью выбора в последнее время, — пробормотала себе под нос, справившись с первым офигеем. — А что вас заставляет верить, что вы можете мне диктовать эти условия, господин подполковник?
— Хотя бы то, что ваш алтарный камень и книга знаний рода у меня, и от их силы вы отрезаны сейчас магически. А без них вы никто, пустое место практически, и размазать вас Василине — только пальцами разок щелкнуть.
— Вот ты как со мной? — повернула я голову к Лукину. — Почему?
— Потому что подлунные всегда чуют большую мощь и власть, тупая ты замухрышка, и тянутся к ней! — влезла таки Василина. — Кто ты и кто я! Глава целого ковена или провинциалка-неумеха, чью сторону, по-твоему, выбрал бы любой в своем уме?
— А я-то думала, что выбрала не любого, а особенного. Ошиблась, выходит, — констатировала, ощущая как внутри копится, растет, греется.
— Отставить всю эту вашу романтическо-иерархическую женскую ерунду! — командным голосом велел Александров. — Я жду ответа, Казанцева.
Глава 29
Журчание, перестук капель, набирающий скорость, очень-очень отдаленный низкочастотный гул титанической волны, питаемой моим еще сдерживаемым гневом.
Игнорируя требование подпола, я еще раз прислушалась к множеству голосов, с готовностью откликающихся мне, потоков, а после мысленно потянулась в поисках знакомых эманаций Айданы и книги. Нашла их совсем рядом, пусть отклик и был слегка прерывистым, как с помехами. Все равно, что говорить с кем-то хорошо знакомым по сотовому в условиях неважной связи. Местами неразборчиво, но все равно общий смысл прекрасно понятен и есть полный контакт. Хм… тогда о каком таком магическом препятствии упомянул Александров?
В темно-карих глазах моего опекуна мелькнуло нечто, и как будто наяву услышала в своей голове его фирменное досадливое “Да ну, Люська, же!”
Мигом вспомнила, что он говорил — у меня буквально на лбу все мысли и чувства вылезают бегущей строкой. Резко оборвала мой с Лукиным визуальный контакт и уставилась на Александрова, усиленно натягивая непроницаемое выражение лица. Получилось, видимо, совсем не то, что хотела, потому что начальник спецотдела позволил себе краткую торжествующую ухмылку.
— Убедились, что я не блефую? — самодовольно спросил он и снова шевельнул рукой с оружием, напоминая, очевидно, что оно направлено мне сейчас прямо в грудь.
Он принял мою заминку и выражение лица за усилие проверить его утверждение о моей изоляции от источников?
Капель сердито зачастила, почти заглушив собой мирное журчание, грозный звук обуздываемой стихии резко приблизился, пробуждая во мне некое темное предвкушение.
— Господин подполковник, а вы задавались вопросом — сколько до вас могло быть попыток так же принудить подлунных к массовому подчинению и служению, и почему они не увенчались успехом?
Василина досадливо фыркнула, но промолчала, Лукин же хранил неподвижность, как будто и не дыша даже.
— Вы любительница банальных сюжетов, где в решающих моментах повествования герои-противники начинают вести долгие диалоги, поясняющие их позицию или оправдывающие их действия, Казанцева? — полицейский больше не считал нужным скрывать эмоции, и его рот искривился некрасиво и презрительно. — Ничего такого сейчас не будет. Я не обязан ничего объяснять вам, подлунной нечисти или оправдывать что-либо. Я требую от вас подчинения, ваше понимание мне ни к чему.
Кап-кап-бух-бух-бух! Больше не капель, а гневный грохот, и стихия, для которой все вокруг ничто, мусор, что она может расшвырять и смыть без следа, уже практически под кожей. Но я все еще говорю, ведь отпустив ее… себя назад не повернешь.
— Вот знаете, я не так давно существую на, так сказать, темной подлунной стороне, но за это время столкнулась с тем, что как раз люди чистокровные совершали, либо стремились совершить, куда как больше всякого дерьма, замешанного на магии, нежели мне подобные.
— Но именно доступность услуг таких, как вы, сил вам сопутствующих, присущая подлунным алчность и отсутствие моральных ограничений, делали возможными эти их дерьмовые свершения, — лицо Александрова перекосила гримаса ярости, а в глазах я прочитала четкое и не подлежащее коррекции “сдохни, тварь!”
Внутри все уже вибрировало, кончики пальцев жгло стылым пламенем рвущейся наружу силы, призвавшей отовсюду столько подвластных ей потоков, что я уже едва могла слышать сидящего напротив человека. Мелкого, жалкого, мнящего себя кем-то значимым. Не представляющего с чем и кем говорит. Выходит, на этот счет Лукин их не просветил.
— То есть, как ни поверни, а подлунные всегда крайние? Не собственные злость, ненависть, зависть и жажда власти и богатства у людей? Вы, замечательные невинные люди, мало убивали и убиваете или мучаете друг друга без всякой магии? — как же это сложно — сдерживать себя, когда твой враг делать этого и не пытается.
— Это совершенно не ваше дело, Казанцева. Человеческие дела и пороки вас не касаются.
— Учитывая предложенный вами долбанутый выбор между рабством и смертью, очень даже касается. То есть, рабство для людей и их убийство — грех и должно караться. Но в обратную сторону это не работает?
— Вы лишены равноправия с нами самой своей природой, Казанцева, и не пытайтесь тут взывать к моей совести, милосердию или давить на жалость.
— А вам почудились подобные нотки в моем голосе? Серьезно? — грохот стихии в моей крови и сознании слились с моим голосом, но зарвавшийся глупец по-прежнему его не слышал, не смог, видать, за фанфарами собственной значимости. — Я не собираюсь ни о чем вас просить и не стараюсь разжалобить. Я понять хочу: с какой такой стати вы лично и остальные ваши коллеги-единомышленники наделили себя правами карать нас, подлунных, всех подряд? Судить не по делам и преступлениям уже совершенным, а априори, только за кровь в наших венах, полученную при рождении, приговаривать? У кошечек, собачек, хомячков, блин, теперь в вашем обществе есть права и их защитники. Содержи их в плохих условиях или убей — и срач поднимется в
