Замечательный предел - Макс Фрай
– Было бы здорово. Тебе помогать?
– Не надо. Рассказывай лучше, ты кроме звёздного неба и шапки эль-ютоканца что-нибудь путное видел во сне?
– Да много чего. Это вообще интересно. У нас, конечно, всё держится на соплях. Но слушай! По крайней мере, этим соплям уже есть что держать.
Юрате даже не улыбнулась. Спросила:
– И какие у тебя ощущения? Толк от наших общих усилий есть?
– Ощущения странные. Одновременно и да, и нет. Причём «да» такое уверенное, с восклицательным знаком. Но и «нет» тоже сильное. Аргументированное, весомое «нет». Красивое противоречие, если беспристрастно смотреть.
– Сходится, – согласилась Юрате, взбивая яйца с такой яростной силой, что непонятно, как мир в тот миг уцелел. – Я в последнее время это противоречие буквально физически чувствую. Задрала меня его несказанная красота. Но, справедливости ради, ещё недавно никакого «да» вовсе не было. Даже с вопросительным знаком. Одно только наглое, гулкое, безнадёжное, громкое «нет».
– Мирка, конечно, красавец, – сказал Лех, подлив себе кофе. – Сработал, как бомба с часовым механизмом. Только наоборот. Бомба разрушает, а он восстанавливает. Собирает разрозненные фрагменты, латает прорехи самим собой, своей любовью, мечтами, красками, друзьями, вином, посудой, всем, что есть под рукой. В сказках это функция мёртвой воды. Без неё до воскрешения не доходит. Пока куски не срастутся, живую воду бессмысленно лить.
– Функция мёртвой воды, – повторила Юрате. – Вот ты умеешь увидеть и обозначить самую суть.
– Теперь понятно, почему мы его так любили. Уж точно больше, чем можно любить человека. И чем художника; собственно, как художника Мирку ещё поди полюби. Для этого надо быть ведьмой или искусствоведом. А лучше всего – тобой.
– Или тоже художником. На самом деле, он сложный, ты прав. Про таких сто лет спустя пишут: «Опередил своё время». А Мирка чужое опередил.
– Причём, похоже, они там все такие, – заметил Лех.
– Кто и где?
– Ловцы книг из Лейна. Я их встретил у дома, когда шёл к тебе. Невыносимые, чуть ли не хуже нашего Мирки. В смысле, такие прекрасные, что без подготовки больно смотреть. И кстати, точно живые. В смысле, не наваждение. Ну, помнишь, мы сперва сомневались, а есть ли всё это вообще – Лейн и всё остальное, о чём Мирка рассказывал. Или мы уже сами настолько не существуем, что только наваждение к нам в гости и может прийти… Ладно, неважно, я только хотел сказать, что Ловцы книг из Лейна зачётные. И спросить, готов ли омлет.
Вслух об этом я пока говорить не могу, – мысленно отвечает ему Юрате. – Поэтому просто подумаю. А ты постарайся поймать. Не факт, что мы ошибались. Был тогда Лейн и всё остальное Сообщество Девяноста Иллюзий или нет, это, скажем так, открытый вопрос. Но теперь-то они точно есть, со своим настоящим, прошлым и будущим, во все стороны сразу, как их философы в подобных случаях говорят. И всегда, получается, были. Но это только с сегодняшней точки зрения так. А тогда мы с тобой вполне ясно видели, что за Миркиными историями толком ничего не стоит. Просто между «тогда» и «сегодня» что-то такое успело случиться, что его милый Лейн окончательно сбылся. Для нас это добрый знак.
Юрате положила омлет на тарелки. Сказала:
– В роли радушной хозяюшки я, конечно, звезда. Ешь и давай одевайся, пойдём погуляем. Когда снова проголодаешься, поставим эксперимент.
– Какой эксперимент? – оживился Лех.
– Попробуем накормить тебя суши. Это натурально чудо-еда. Их даже мой эль-ютоканец сметал и просил добавки. И Мирка – ты же помнишь, какой он был привередливый? – лопал как не в себя.
Лех кивнул и принялся за омлет.
– Слушай, а кофейни сейчас работают? – спросил он. – Они вообще тут есть?
– Полно. И встречаются неплохие. Мирка, кстати, был в шоке. Говорил, что терпеть не может кофе из ТХ-19. И вдруг внезапно всюду прекрасный кофе, почти такой, как у нас.
Лех улыбнулся:
– Ну мне-то сейчас что угодно понравится. Я же совсем не гурман. Просто скучал по кофейням все эти годы в Данциге. Даже не столько по кофе, его мне и дома хватало. По самой возможности каждый день туда заходить. Сейчас, знаешь, вспомнил, как мы с Миркой шутили, что кофейни это и есть настоящие храмы. Куда ни зайдёшь, там уже ты сидишь.
– Да, – кивнула Юрате. – В ту пору у меня было свойство оказываться там, где меня надеются встретить друзья. Но кстати, оно понемногу ко мне возвращается. Пока не со всеми и, скажем так, через раз. Но сам факт. И кстати, послать за тобой дорогу у меня получилось естественно, как будто всегда так и делаю. А на самом деле за всё время, что я здесь, – в первый раз. У меня сейчас много чего в первый раз. Как будто я иногда просыпаюсь посреди нелепого сна об охватившей меня человеческой немощи. А потом опять засыпаю. Но, по крайней мере, не забываю себя в этом сне.
– Вектор хороший! – обрадовался Лех. – В любых изменениях главное – вектор, а не то, с какой скоростью они происходят, и удобны ли лично нам. Это, если что, твои же слова.
– Да я помню, – усмехнулась Юрате. – По делу цитируешь. Конечно, ты прав. Вектор в последнее время и правда что надо. Но кому от этого легче… Ай, ладно, не слушай меня. Всем легче! Всему миру сразу, а с ним за компанию – мне. Но я желаю пожаловаться. Раз в жизни, на трезвую голову, старому другу, тебе. Как же всё в этом то ли смертном, то ли исцеляющем сне о возможном спасении бестолково, ненадёжно, шатко и валко, как же медленно, сил моих нет! Продвигаюсь со скоростью полтора сантиметра в… чёрт его знает, во сколько лет.
– Это я удачно вернулся, – заключил Лех. – Правильно выбрал момент. Глупо бы вышло, если бы тебе припекло пожаловаться, а меня рядом нет.
Вышли из дома (время решило – ладно, не будем всё усложнять, пусть считается, что Лех проспал шесть часов, встал в районе полудня, потом они завтракали, то-сё; короче, вышли из дома, как нормальные люди, в половине второго того же самого дня).
Лех был счастлив, потому что с Аньовом всё – счастье, где угодно, в любых обстоятельствах, роковые они или нет. Но при этом он чувствовал себя сбитым с толку – где я
