Пять глаз, смотрящих в никуда - Елена Станиславская
«Повезло же кому-то умереть в трамвае, – подумала она. – Прекрасное место для смерти. Ездишь, смотришь». Маршрут был неплохой, но Полина все-таки предпочла бы с захватом Невского.
Такси остановилось у классических желтых врат, за которыми просматривалась такая же желтая церковь. Мелкий дождь превратился в снежное крошево, и Полина пожалела, что не захватила платок. Пучок грозился развалиться и превратиться в бесформенное мочало.
Полина собиралась сразу отправиться на поиски плакальщицы, но ноги сами повели налево. Снег белил траву и смешивался с юной зеленью на макушках деревьев, делая ее еще более прозрачной. Между редкими надгробиями прыгали галки. Царило безлюдье. Знакомая тропа уверенно вела Полину к черному обелиску.
Каждый раз, оказавшись на могиле Блока, она вначале испытывала трепет, а затем сожаление. О том, что родилась не в свое время. И о том, что ничего не сделала с подарком на тринадцатилетие.
Могла хотя бы извиниться – за то, что потревожили. А она просто сбежала. Слишком высок был контраст: на охоте Полине приходилось пытать и убивать призраков, а тут папа вызвал ее кумира и предложил «дружески пообщаться». Это как-то укладывалось в его голове, а в Полининой – нет. Ни тогда, ни сейчас. Она оставила драгоценный подарок там, в квартире поэта у берега Пряжки, и со временем, без негативной подпитки, он рассеялся сам.
А сейчас Полину ждала другая река. Держась подальше от Менделеева – его часто навещали члены общества, а сейчас было не до них, – Полина пошла вперед по размякшей дорожке. Мимо крестов, камней, бюстов и плит. Мимо Гаршина, Куприна, Добролюбова с Белинским. Мимо мертвецов, когда-то гремевших на весь Петербург, а теперь полузабытых и затерянных среди тех, кого взяли в школьную программу.
При непогоде у некрополя пробуждалась память: он возвращался к истокам, становясь топким и слякотным – как на заре своей истории, когда здесь настилали деревянные мостки, чтобы живые могли подобраться к мертвым. Часть дорожки затопило, и ее пришлось обходить по траве – тоже сырой. Вечная паутина, прячась в завитках чугунных оградок, ловила снежинки. Все отчетливее тянуло тиной и сырым буреломом. Наконец Полина вышла к берегу цинковой, неторопливой Волковки. Тропы кончились – и слева, и справа. Наугад выбрав направление, Полина двинулась вдоль реки. Ботинки громко зачавкали по размокшей земле.
Окраинных обитателей кладбища вряд ли кто-либо посещал: могилы тут напоминали продолговатые, заросшие сорняком клумбы, а то и обыкновенные валуны. Ничего похожего на плакальщицу не попадалось. Полина прошла до забора, отделяющего Мостки от основной части Волковского погоста, и повернула назад. Может, она была недостаточно внимательна? Или неверно запомнила папину инструкцию? Нет, ошибки быть не могло, надо смотреть зорче. За деревьями, на самом краю берега, мелькнуло длинное, белое и горизонтальное – словно ствол поваленной березы, но кипенный, без черных заплат.
Полина пролезла через кусты, оставив им на память несколько нитей пальто, и увидела нечто вроде лежащего столбика, завернутого в ткань. Подошла, присела. Изо рта вырвался гортанный звук, похожий на воронье ликование. То, что Полина приняла за ткань, по сути, действительно было ею – только сделанной из мрамора. Накидка, волнами ниспадая с головы, покрывала тело девушки. Лицо пряталось за ладонями – возможно, плакальщица скрывала вовсе не слезы, а неуместный на кладбище смех. Трещины и плющ вились по белому камню, придавая скульптуре вид затерянной святыни.
Сердце зашлось: та самая, та самая. Теперь нужно было отыскать послание от папы. Она сдвинулась в сторону, чтобы лучше рассмотреть плакальщицу, и угодила в какую-то яму. Под ногами чмокнуло, расползлось, и Полина неожиданно оказалась на земле. А следом – в земле. Яма углубилась, провалилась – точно в шкатулке открылось двойное дно. Комья грязи налипли на платье и пальто, попали в лицо и волосы. Почва продолжала оседать, затягивая Полину. Она вцепилась пальцами в край ямы, но он обвалился, оставшись в руках двумя вязкими шматами. Попыталась встать, но земля просела и увлекла за собой. Хотела оттолкнуться ногой, но стенка ямы обхватила ботинок, словно мягкие, влажные губы.
В черепной коробке заметалась тревога. Как бы не сгинуть тут, в чужой провалившейся могиле. Какая нелепая смерть, не то что в трамвае! Полина потянулась к плакальщице, чтобы уцепиться. Перчатка, разбухшая и осклизлая от мокрой грязи, соскользнула с мрамора. Стянув ее зубами, Полина предприняла вторую попытку. Чувствуя во рту вкус кладбищенской земли, она вцепилась в белоснежный локоть.
Руку пронзила острая боль. Прорезав изнутри подушечки пальцев, она покатилась вверх по предплечью. И выше, выше. Набухли и запульсировали вены на шее. В глазах заискрило, к ушам будто прижали гудящие морские раковины. Пелена, похожая на снежную вьюгу, застлала разум. Полина захрипела, скорчилась, и рука сползла с мрамора.
Призраки не обитали на кладбищах. Тут не умирали – сюда приезжали мертвыми. Но сейчас здесь точно был потусторонец. Сильный, пугающий. Не такой, как другие. Полина, сквозь боль и ужас, ощущала его присутствие.
Магия бессильно бесновалась в теле, и Полина проваливалась все глубже. Теряя сознание, она почувствовала, как кто-то схватил ее за воротник и потянул вверх. Последнее, что увидела Полина, был скалящийся желтоватый череп.
* * *
Пахло сырой развороченной землей. В руке электричеством гудела магия. Боли не было.
Взгляд прояснился, и Полина увидела у себя перед носом буквы и цифры. Не сразу, но надпись обрела смысл: «Софiя Григорьевна Бѣлявская. 1888–1913». Приподнявшись на локте, Полина поняла, что все еще находится на кладбище. Она лежала прямо на плакальщице, а имя и дата были высечены на основании. Снег успел покрыть одежду густым слоем, будто в попытке превратить траурный наряд в подвенечный. Земля вокруг выглядела так, словно над ней потрудились разорители могил.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Полина резко обернулась.
На снегу, чинно сомкнув колени, сидела девушка – по виду лет на пять-семь старше Полины. В белом воздушном платье путались иссохшие лепестки цветов. Темные кудри ползли по плечам. Серые глаза казались кусочками петербургского неба, взятыми у города взаймы.
Полине не понадобилась ни секунда, ни даже ее половина, чтобы понять, кого напоминает девушка – помимо Офелии. Мысль, посетившая голову, была невозможной. Тугой ужас, точно ремень, стянул виски и лоб. Полина
