И все мои девять хвостов - Мила Коротич
– Нет, я людей не ем! – И Саша что есть силы ударила хвостами по ледяной корке. – Это неблагодарно с моей стороны. И уж глупой меня никто из людей не называл.
Хруста не было. Но все кончилось.
Лиза отлетела к стенке и смылась, хихикая. Антон стоял с перекошенным лицом и пялился на Кислицкую и дальше, мимо. Вид у него был обалдевший.
– Брат Алекс? Кислицкая? Короче, рад, но давайте, ребята, завтра – спать сильно хочется. – И, развернувшись, совершенно здоровый, хоть и слегка бледный, Ларин пошел спать, словно ничего и не было.
Двери, снова перед носом захлопываются двери. Кислицкая опять осталась одна посреди коридора, полного закрытых дверей.
Смысл сказанного Антоном дошел до нее не сразу. Ларин назвал ее братом Алексом, Ши Алексом.
– А я не выдержал испытания голодом, вывернулся. – Голос шел из-за спины. Ши Алекс, ее задание, ее двойник, стоял сзади. – Я не знаю, кто ты, красотка, но позволь называть тебя сестрой, раз уж мы оба – лисы и так похожи, что нас путает даже друг Ларин.
Нет, в обморок современные девушки не падают. И Кислицкая тоже не упала. «Так себе дорама», – подумала она. И ответила:
– Ладно. Объяснишь что-нибудь? Теперь мне действительно есть хочется.
– Съедим лаовая? Шучу. Но я по девушкам спец. Парни – это по вашей части, сестричка.
– Братец Ши, могу я тебя так называть? Ты много общался с иностранцами. Ты научился у них иронии, китайцы так не шутят!
Ши рассмеялся:
– Отец настаивал, чтобы я учился. Ну так как же насчет поесть? Чего ты хочешь?
Засмеялась и Саша.
– Лучше курятину, жареную. Закажем онлайн с доставкой. «Вейсинь» нам в помощь!
Часть четвертая
Братья и сестры
Глава 1
Бабушка Ен Ху спала. Без снов, без старческого бормотания. История с Полукровкой вымотала ее настолько, что сил не оставалось чувствовать усталость. Небесные лисы, когда уже все закончится?!
Полукровка тоже спал и не мучился заботами прошедшего дня. Все шло по плану, и пусть подушка наутро снова будет мокрой, это небольшая цена за годы унижений, за одиночество, за холодные ночи, когда никто не придет, не накроет пушистым хвостом, не вытрет слезы сиротки, а только смотрят из темноты и тянут, тянут, тянут из тебя силы своими желтыми глазами…
…Цветущая вишня роняла лепестки. Солнечный свет заливал одинокий куст на скрытой поляне, в тайном месте, где никого нет. Лепестки падали прямо на лицо, кружась и ласкаясь. Невесомые, нежные. Как хорошо тут, почти спокойно.
Резкий порыв ветра, и ветки хлестнули по глазам, как когти. Замираешь: может, показалось? Тут, на залитой луной поляне, ты под вишней не один – смутное ощущение становится пониманием. А потом раз – и ты точно знаешь! В самом центре лесной поляны, словно на арене, стоит дикая вишня, и кто-то смотрит на нее с другой стороны. Два желтых глаза из темноты сосен. Потом еще два, и еще. Холодок бежит по спине: «Окружают!»
Желтые огоньки парами вспыхивают то тут, то там. Кто тут, что надо? Но горло перехватило, и даже сип не слетает с губ. Ты в центре солнечной поляны, но кто там, в темноте, за краем круга, в тени леса? Кто смотрит из сумрака, кто они, что им надо?
Два желтых огонька приближаются, и вот уже силуэт рисуется в отсветах. Ребенок, маленький ребенок. Видны его пухлые плечики, круглые щечки. Он улыбается, и щечки становятся еще круглее. Желтые огоньки – его глаза – от улыбки становятся узкими щелочками. И невозможно сдержать ответную улыбку. И тогда желтоглазый мальчик смело шагает в круг света и приветливо машет рукой. Шаг, другой, третий – и он уже рядом, как быстро! И не заметишь, как он шмыгнул под вишню и оттуда, из-под нижних веток, присев, манит к себе. Улыбается, белые зубы аж с голубым отливом, а сам он, теперь точно видно, – рыжий, как его глаза.
Мальчик прижимает пухлый пальчик к губам: «Тсс!» – и снова манит нагнуться. Что ему надо? Нагибаешься чуть-чуть к нему, а паршивец отпускает ветку, и та хлопает тебя по глазам. Гаденыш хохочет.
– Купился! Дурак, купился!
Из сумрака леса слышно сдавленное тявканье. Они смеются. Их много, этих рыжих, этих гадких, этих злых!
Глаза заливают слезы, от боли, от обиды, но даже сквозь слезы ты видишь своего обидчика, видишь, что это лиса, и успеваешь схватить этот жирный мохнатый хвост.
– Пусти, пусти, пусти, пусти, тупой урод! – визжит малой и пытается вырваться, кусает за руку.
Он уже не смеется, не тявкает, а скулит. Больно до слез, но обидно еще больше, и злость течет из глаз, а не слезы.
– Я вас вижу, вас всех! И вы еще пожалеете! – это твой последний крик.
А потом они выходят из леса все, нападают и грызут тебя, пока не зазвонит будильник на «Айфоне»…
Такой сон видели ночью сразу несколько гостей единственной в городе гостиницы.
Надо признать, что за завтраком все девушки выглядели помятыми и невыспавшимися: и Саша, и Лиза, и официантки. Зато парни – как на подбор, отдохнувшие и молодцеватые: и Ларин, и Ши. Правда, парни запоздали, но это все, к чему можно было бы придраться, если бы были силы вредничать.
Сил не было. Разбираться в новой реальности оказалось непросто: все эти хвосты, лисы, братья, сестры, открывшиеся силы и увиденные за спинами призрачных красавиц красные фонарики, по которым души родных должны находить дорогу домой, еще можно было как-то уложить в своей голове. Благо новоявленный братец Ши за порцией жареной курятины и вонючего тофу[72] умудрился уговорить Кислицкую, что особо торопиться лисам некуда – знание придет само, постепенно, просто впитывай. В конце концов, сказал он, ты, сестричка, и нашла своих, и осталась с другими. Новые горизонты, новые связи, а ничто так не ценится в Китае, как нужные связи.
Захмелев от слабенького харбинского пива, водянистого и на вкус, и на цвет, Алекс остановился у зеркала в номере и спросил, тыча пальцем в отражение:
– Кто там пялится из темноты: Алекс или Саша? Братец или сестричка? У кого завтра будет
