Времени нет - Рустем Халил

Инара обернулась и теперь не могла отвести взора от сонных ребят.

— Так сладко спят. Надеюсь, в детском доме не забили тревогу.

— Инар, не волнуйтесь, такой вечер не может закончиться плохо.

— Если узнают, нам запретят видеться. Несмотря ни на что.

— Несмотря на болезнь Митча? — осторожно спросил Эдем.

На несколько секунд Инара закрыла глаза — уже одно только это слово причиняло ей боль — и снова села прямо.

— Он сам вам сказал?

— Еще днем, когда мы ждали вас у кабинета директора. Орест держится. Настоящий боец.

— Порой мне кажется, что бойцов не существует. Мы просто держимся, пока не можем, пока не нащупаем свой предел. Знаете, почему его прозвище Зуб?

— Может разгрызть жестяную банку с колой.

Она неопределенно кивнула. Эдем не стал расспрашивать о прогнозах врачей, о лекарствах, которых не существует, о том, не начал ли Орест упасть в обморок…

— Вы узнали о болезни уже после того, как решили его усыновить? — спросил он.

— Нет, к. Но пока болезнь не перешла во вторую стадию, это не имело значения. Это не вопрос гуманизма — усыновить смертельно больного ребенка. Поверьте, у меня нет такой смелости. Это произошло вне моего желания. Когда я увидела Ореста, я поняла, что именно таким мог быть мой сын. Вот именно таким.

Инара отвернулась к окну. Дорога наматывалась рулоном на передние колеса.

— Инаро, но вы молоды, в браке, еще не поздно завести своего ребенка. Я не имею в виду отказаться от Ореста, ни в коем случае, но зачать малыша.

Некоторое время Эдему казалось, что женщина его не услышала. Они свернули с проспекта. Справа начался сосновый лес.

— В двадцать два года я совершила страшную ошибку, — сказала Инара. — И никогда не прощу за это.

Эдем понял не сразу, но когда весь пазл сложился, стальная варежка сжала ему сердце. И он не мог говорить дальше.

Так же размеренно гудел двигатель, но Эдем его не слышал. Впереди появились огни детского дома. Не сообразив, Эдем остановился у ворот, но тут же отъехал под тень сосен.

Теперь он знал, почему пятнадцать лет назад Инара вдруг перестала писать, а потом исчезла, оставив прощальное письмо.

Не было никакого парня и новой любви, как она утверждала в письме. Был их возможный ребенок, и его решение, которое он принял за двоих.

Четверг. Три кита

3.1

Ослепительный свет заливал улицу, спрятаться от него можно было только в тени отца. В длинном коричневом плаще тот шагал по тротуарным плитам величиной с остров, никогда не наступая на стыки, и приходилось бежать вприпрыжку, чтобы не отстать. Над нескошенной травой по краям тротуара порхали бабочки с голубыми крылышками. Ярко-красное солнышко устроилось на родитель рукав и превратилось в пятнышко. Весь плащ был усеян разноцветными пятнышками.

Отец резко остановился, мальчик наткнулся на его ногу и, чтобы не упасть, ухватился за плащ. Один из бабочек перелетел на его руку и расплылся по локтю сиреневым пятнышком.

— Ну, вот мы и пришли, — сказал отец.

Он наклонился, чтобы добавить что-то еще, но солнце ослепило мальчика — и Эдем проснулся, так и не увидев его лица.

Он лежал голый на шелковых туго натянутых простынях. Одна рука под подушкой, другая свисает с кровати.

Снова в чужом теле.

Густые черные волосы на груди. Родимое пятно на локте. Тугой пресс — мужчина был немолод, но ухаживал за собой. Золотое кольцо с зеленым камнем на среднем пальце.

Плотные оливковые шторы были посажены в раму из солнечного света. На потолке мигали спроектированные часами цифры: 8 часов. На прикроватной тумбочке — планшет, часы и пульт. В стену встроен телевизор. Если бы не ковер с высоким ворсом на полу, обстановку в комнате можно считать неприхотливой. Это гостевая комната — услужливо подсказала Эдему чужая память. Он перевернулся на другой бок.

Рядом с ним на кровати размером с континент, рассыпав по подушке черные, как безлунная ночь, волосы, спала девушка. Сжатая между ног простыня доходила до подбородка, скрывая грудь, но позволяя наблюдать за дразнящими изгибами широких бедер. Нижняя ее губа была выпячена, как у обиженного ребенка. На бедре брюнетки лежала женская рука. Эдем облокотился на локоть и разглядел вторую девушку. Песчаные волосы, загорелое тело, бриллиантовые серьги, на веках еще оставались блестки от наскоро смытого макияжа.

Эдем схватил со стола планшет. Из черного зеркала смотрелось отражение Виктора Шевченко.

Финансист, спортсмен и миллиардер.

Джин снова оказался порядочным в своем выборе, поместив Эдема не просто в тело очень состоятельного человека, а в менее одиозного представителя первой двадцатки украинского «Форбса».

Финансовые возможности, с которыми можно реализовать самые смелые фантазии и время до полуночи — вот что было у Эдема сегодня. Но когда брюнетка проснулась и потянулась к нему, он понял, что в ближайшее время проведет в постели.

— Неплохое начало, не правда ли? — хохотнул Саатчи, проступив в зеркале.

Обернувшись желтым полотенцем, Эдем приводил себя в порядок после душа. От неожиданности он выпустил из рук расческу.

— Я теперь до конца жизни буду бояться зеркал, — констатировал он без всякого раздражения.

— Да сколько там жизни осталось, — джин был одет в рубашку цвета хаки. — Согласись, мой выбор богача хороший? Практически миллиардер, практически гений и практически филантроп. Человек-«почти». Ты знал, что твое состояние оценивают в 960 миллионов?

Эдем пришлось расчесываться вслепую. Вдруг в руках Саатчи тоже появилась расческа, и он начал повторять движения Эдема.

— Это они не знают об оффшорах, — ответил Эдем, и Саатчи снова коротко хохотнул.

— Необычные ощущения, не правда ли? Еще мгновение назад ты и сам ничего не знал об оффшорах Виктора Шевченко, но память услужливо выдала.

Эдем взял зубную щетку.

— Кофе со сливками, сказал ты. Я — кофе, а мои сливки сегодня — миллионер Шевченко. Эта метафора не объясняет, как мы влияем друг на