И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Лао все еще был плох, так плох, что Алексу хотелось его придушить, чтобы не мучился и его не мучил. Здоровой лисе нужно двадцать мышей в сутки, чтобы прокормиться, а с такой обузой – все сорок. Где столько найдешь, когда на тебя самого охотятся?!
Проще простого – дождаться, когда хилый Лао впадет в беспамятство, и просто свалить самому. Но куда валить? Лес вокруг, недобрые люди в красном, и ни одной женщины, чтобы пустить в ход чары. Да и подействуют ли они после всех странных ритуалов, что пришлось пережить недавнему студенту, еще вопрос.
Ши не был склонен к рефлексии и вопросами постижения сути бытия задаваться не любил, если только это не несло прямой выгоды – повеселиться, охмурить девчонку, сдать зачет по неточным наукам.
Но последние два дня перетрясли его так, что собственная позолота «сыночка-сокровища» из привычной жизни и пыль всех «девушек – зеленый чай»[66] – охотниц за деньгами, с которыми ему довелось спать, – слетели с него, а под ними – обнаженные нервы и вопросы, вопросы… Вопросы, от ответов на которые зависело будущее и по-новому звучало прошлое.
Лао сейчас был единственным, кто мог хоть что-то отвечать. Но, как назло, в прыжок из лисьего тюремного павильона мелкий рыжий лис вложил остатки сил, и их хватило лишь на то, чтобы найти убежище в колючем шиповнике под ржавыми баками между крошащихся свай. Теперь он только и мог, что свернуться калачиком и греть алый кусок плоти – сердце Вэня. Сердце пульсировало едва заметно, и Лао улыбался, когда был в сознании. Иногда он жевал то, что приносил Ши: мышей, ягоды, объедки из баков.
Когда Лао становилось лучше, они с Ши говорили без слов. Ши смотрел на Лао, а тот – ему в глаза, и два рыжих лиса общались, чуть покачивая мордами.
«Это ваши стоны я слышал, когда сидел в яме», – подумал Алекс и тут же услышал в голове ответ: «Да». Так начался их разговор, и Ши уже не удивлялся даже из вежливости. Не до нее, когда жизни на волоске висят, сколько их там у лис-оборотней… Хотя это и не по-китайски совсем, поймал свою мысль за хвост Алекс тогда. И получил ответ: «Да ты же с севера, дикий маньчжур, да еще и с лаоваями якшался, братишка, откуда у тебя утонченные манеры возьмутся?! Ты берешь варварской силой, жаждой жизни, хитростью и технологиями. Тебе спасать наш лисий род, когда станешь полным».
Ши никого, кроме себя, спасать не собирался до этого разговора, не было такой необходимости в прошлой жизни харбинского студента. Но даже лисы знают не все. Конечно, он знал, что лисьего рода, но жизнь среди людей в современном городе скорее была развлекательным аттракционом, с его-то магическими способностями, отцовскими связями и родовым капиталом. Даже система распознавания лиц особо не мешала – всегда можно наморочить чужое лицо, если надо. Живи и радуйся.
«Я не смогу, я не знаю, что делать и кто наш враг. Лисы не воины, а любовники», – возражал он едва дышащему Лао. «Тогда конец всему лисьему роду, Полукровка победил», – простонал раненый. Помолчали. Алекс не знал, что говорить. Ему никогда особо не нравились драмы в стиле сянься[67], он любил комедии и американские блокбастеры, где все было ясно уже на пятнадцатой минуте, но судьбе было угодно занести его в самый центр легенды, похоже. «Через пять дней полнолуние. Я расскажу тебе, что делать, северянин. А ты и мою жемчужину вместе с жемчужиной Вэня отпусти к богине луны. Обещай!»
Ши не решался.
Он услышал, как к их убежищу кто-то подходит. Неуверенные, крадущиеся шаги. Не определишь на слух, мужчина или женщина. И зверем не пахнет. Кто-то шел и шевелил кусты, раздвигал заросли. Неужели их выследили?
«Обещай! А не то я буду скулить и выдам нас!» – крикнул Лао так, что в голове у Ши зазвенело. Задохлик приподнялся на лапах, ощетинил обломанные усы и наморщил грязный нос, чтобы завизжать. Шаги и шорохи замерли, кто-то прислушивался… Алексу уже казалось, что он позвоночником чует холод от закрывающей солнце тени чужака. Вот сейчас тот услышит возню, скулеж, ткнет палкой в заросли – и лисам конец!
«Ладно! Обещаю!» – сломался Ши. Лао рухнул в траву, лапы подломились под ним, шорох падающей тушки был оглушительным. Тело больного лиса мелко тряслось, он шумно сопел себе в лапу. Сердце рядом с ним пульсировало в такт. Шум и возня, шелест и шорохи – уши Алекса разрывались от звуков, которые издавал Лао. Ши присел и подобрался, чтобы в прыжке раздавить эту копошливую дохлятину и, перемахнув трупик, рвать когти от преследователей, как вдруг понял: нет звуков от преследователей. Только похрюкивания больного лиса, ритмичные придушенные похрюкивания.
«Да он же смеется! – осознал Алекс. – Он от смеха по траве катается и смехом же давится! Так, значит, не было никакого преследования, все это – наведенный негодником Лао морок!» Ши еще раз прислушался, даже ушами потряс. Нет, никаких шагов. Точно, навел дохлый лис морок. На него, на лисьего брата!
«Да, младший братец, – поднял хитрую морду Лао, глаза его блестели от слез, – давно я так не смеялся! Прости, но ты так трусил. Как заяц. Теперь ты связан клятвой и позаботишься о наших жемчужинах. Или быть тебе изгоем среди лисьего рода, пока мы с Вэем не возродимся и не простим тебя».
Вот так бы и врезал Ши когтистой звериной лапой по облезлой морде родственничка, но подумал, что тот прав: и трусил, и родственные связи нужны всегда. Так что склонился он перед старшим чахлым братом и сказал беззвучным лисьим голосом, почтительно, как мог: «Прими мои извинения». «Исполни клятву, больше ничего не нужно», – так же ответил Лао. И тут же Ши осознал, что и как делать, – это оказалось так просто! Он увидел себя на коньке черепичной крыши. Лунный свет отражается от фаянсовой глазури, и четыре глиняных зверя на загнутых краях водостоков греют спины в белом сиянии ночного светила. Ши опускает сердце на самый край конька и легко подталкивает носом к скату. Бурый кусок плоти скользит вниз, катится, пачкаясь пылью и мусором, скопившимся в бороздах меж черепиц, и вот-вот сорвется, шлепнувшись на камни двора. И что дальше происходит, Ши не понимает: на внутреннее зрение нападает чернота, а потом болят веки, и на месте черного комка мяса ничего нет. Зато над крышей парит жемчужина размером с апельсин, сияя цветом
