И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Потом, сидя на потертом плюшевом сиденье служебного микроавтобуса, Саша заметила, что Васильева тоже хихикает, но в основном когда смотрит на нее. От этого Кислицкой становилось еще более неловко.
К чести приятельницы, она умело отводила от Саши попытки других заговорить, пока та была в состоянии легкого шока. А попыток было достаточно, ведь на лисьей ферме не было женщин, кроме них.
На ночь им в гостевом домике остаться не позволили – еще один запрет для девушек. Хотя, может, и не такой уж глупый, если учесть то, что они сегодня увидели. Пришлось им возвращаться в город в пустом салоне пропахшего специями микроавтобуса, а Антон остался. Даже провожать девчонок не пошел – его куратор услал с каким-то поручением.
– Ладно тебе, Кислицкая, – в конце концов сказала Лиза, когда они добрались до остановки на перекрестке пяти дорог в Джагдачи.
Дальше надо было идти пешком. Луна, почти полная, заливала голубоватым светом дорогу в удивительно темный городок. Ни огней, ни шума, ни щедрой подсветки почти дармового электричества. Разве что вышки сотовой связи подмигивали красноватыми огоньками на концах мачт. Китайский город без туристов выглядит странно. Этот превзошел все странности: над входными дверями каждого дома висела красная масляная лампа. Не фонарик из рисовой бумаги, не лампочка, не диодный светильник из тех, что по два юаня на каждом углу, нет. Кадильница – вот на что были похожи лампы у порога. Где-то в них горела спираль-вонючка от мошкары, некоторые стояли пустые. Иные были полны окурков. Но у каждой двери глаз цеплялся за такую кадильницу. Один раз заметишь, и дальше будешь видеть в каждом доме! Сейчас большинство кадильниц чадили огоньками антигнусовой смеси, и белые нитки благовоний эпохи интернета связывали небо и землю в лунную ночь.
– Ну что ты, в самом деле?! Дожила до своих лет и только в темноте сексом занималась? – Лиза разбила лиричность ночи звонким голоском. Ночь осыпалась осколками в траву. – Подумаешь, увидела, как чел там в кустах кого-то шпилит. Это же их личное дело. Пойдем лучше на крышу нашей гостиницы и будем любоваться луной, как в дорамах. Я знаю кучу неприличных историй, и к утру ты перестанешь краснеть…
Прозвучало странно, и Васильева, словно и не было рабочего дня и выматывающего внимания со стороны работников лисьей фермы, улыбалась и светилась, довольная эффектом. «Она ведь действительно светится в лунном свете», – поразилась Саша. Впервые она видела приятельницу – или теперь уже подругу? – в таком виде. Грациозная и ранее, сейчас Лиза словно плыла, резвилась, не касаясь земли ногами. Будь на ней длинное платье, а не джинсы, иллюзия была бы полной. Глаза сияли, волосы блестели, кожа серебрилась.
– Зачем? – спросила вдруг ее Саша. – Лиза, зачем ты стараешься показать себя хуже, чем ты есть?
Васильева опешила и потемнела лицом.
– Зачем вот этот вот цинизм, напускная веселость и типа распутность? Как будто ты строишь из себя тупую блондинку – мечту сутенера. – Саша задала вопрос, сама не ожидая от себя такой решимости. – Ты на моем фоне и так – мечта поэта, но зачем настолько стараться?!
«Сейчас она вцепится мне в лицо своими острыми, наманикюренными ноготками, и больше я уже никогда не смогу изображать Алекса Ши». – Саша внутри заледенела от предчувствия, что произойдет что-то ужасное, но этот же холод делал мысли ясными, четкими, холодными.
Такое было у нее однажды: в детстве она, прячась от одноклассников, забежала в развалины старого коровника. Остовы бетонных сараев торчали страшно и привлекательно, как всегда они выглядят в детском воображении. Заросшие полынью, оплетенные мышиным горошком и шиповником, с канавами, полными кусков обрушенной кровли, и присыпанные трухой отмерших трав, пробивающихся через них каждый год, остатки буренкиных домиков кажутся детям пристанищами древних тайн и волшебства. Подростки уже хотят сами приложить руку к вечности и оставляют новые наскальные рисунки. Взрослые же видят только опасность бытовой травмы и строго-настрого, до затрещин и вывернутых детских ушей, запрещают там бывать детям. А маленькая Саша Кислицкая тогда видела убежище от Мамалыгина и его банды. А то, что в коровнике только один вход, он же – выход, не видела. Забралась туда и замерла в темном углу, боялась. Никто за ней не пошел – темно там и действительно запросто можно покалечиться. Поглумились словесно, поорали, покидали спички в мокрую траву, типа «Выкурим тебя!».
И красная пелена уже было залила Сашины глаза, но холод, поднявшийся тогда от грудины, заморозил все, даже страх. С кристальной ясностью морозного утра девочка поняла, что нужно просто выстоять, стать стеной в своем углу, не шевелиться и не сдаваться. Иногда бывает важно просто не шевелиться – и страх пройдет сквозь тебя, обтечет, разобьется, отступит, а ты останешься почти невредимой, а дальше – разберемся…
Так она сделала в прошлый раз. Так поступит и сейчас. Красный туман вырвался из нее, лишь когда девочка пришла домой. Мамалыгин сломал ногу в тот же вечер – споткнулся неудачно на собственном крыльце. А мама не ругала за разбившуюся в доме посуду: ну вылетели из серванта чашки, ну лопнули стеклянные дверцы в серванте. Привыкли уже все. И спалось потом так хорошо!
И сейчас Саша не отступит. Надоело. Она решила быть собой, вот сейчас Васильева и узнает новые грани Анимешки.
Лиза сделала шаг навстречу. Медленно, очень медленно.
Приятно закололи кончики пальцев. Сердце ухало и тряслось в холодной груди, и красный туман поднялся от заболевшего снова копчика, но это была сила! Саша знала откуда-то – сила.
Лиза шагнула снова и в слоумо подняла руки к груди. И вдруг резко выпростала ладони в сложной комбинации пальцев. Прыгнула на Сашу и прижала ее к себе, обняв, завертев волчком.
«Как она приятно пахнет! Фиалкой!» – отметила Кислицкая. А вокруг все потемнело, поплыло и замерло.
– Скоси глаза влево и улыбнись, как Мишель Йео, – прошептала Лиза. – Быстрее, ты сможешь! И смотри!
– Сестрички, – выступила
