И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Не все лестницы вели к домам. Некоторые просто упирались в площадку, а за ней – снова деревья. Вековые, могучие.
– Слушайте, тут настолько нелепо, что я должна это сфотографировать!
Васильева тут же защелкала «Айфоном». Саша же просто стояла, впитывая фантасмагорию глазами, не пытаясь ее осознавать. Солнце припекало, и это псевдобарокко внизу однажды должно было потускнеть и опасть, как опадают по осени листья, сколько бы ни пыжились, – так показалось ей. «Хотя есть же маньчжурский дуб, он листву не сбрасывает, – возразила она сама себе. И тут же оправдалась: – Дуб, он естественный, а тут все какое-то… ненастоящее».
– Братец Ши не с тобой? – спросил Антон у Кислицкой, прервав ее спор с самой собой.
И Саша, и Лиза удивленно на него глянули.
– А должен быть? – оробела Саша.
Лизавета вскинула бровь. Глупость и странность своего вопроса Ларин понял, но было поздно. Оставалось свести все к шутке и надеяться, что только ему мысли об Алексе кажутся навязчивыми, а остальным – пофиг.
– Тогда сами решайте, куда вы сейчас хотите: поесть или еще куда-то, – нашел что сказать Антон. И добавил: – Только тут из «еще куда-то» – два торговых центра размером с районный универмаг и наша гостиница. Это все, насколько я понял.
Он подхватил две девчоночьи сумки и начал спускаться по лестнице в направлении к зданию с куполом. Только тут Саша осознала, что их вещи давно выгружены и что машина с водителем, всю дорогу курившим и умудрявшимся за рулем еще и сериал какой-то смотреть, растворилась, как и не было. Уехала, наверное, пока они тут глазели на стриженную под город сопку. «Перекресток пяти дорог» оказался большой остановкой, автовокзалом, куда то и дело прибывали большие и маленькие автобусы, разноцветные такси. Черные персональные автомобили тут не задерживались.
Антон, видимо на правах старожила, шел впереди. Девчонки громыхали за ним своими разноцветными чемоданами на колесиках, громыхали и чертыхались. Их то и дело обгоняли китаянки с рюкзаками на животе или китаянки с двумя рюкзаками – спереди и сзади. А некоторые еще и детей за руки держали.
Джагдачинские дети отличались от харбинских так же, как деревенские отличаются от столичных: припыленная одежда, все лучшее сразу и лица попроще. Мамаши такие же: кроссовки и что-нибудь со стразами, отбеленное кремами круглое плоское личико и шея на три тона темнее – обязательные элементы униформы «местная дама». Но взгляд цепкий, совсем не отстраненный: там, где жителей меньше ста тысяч, все друг друга знают в лицо. Это вам не Харбин на одиннадцать миллионов! Тут всем до всех есть дело.
Кислицкая чувствовала, что вся облеплена взглядами, как репьями. Она видела, что их всех рассматривают, но никто не улыбался в ответ, если удавалось перехватить взгляд, никто не заводил разговор. Все прятали глаза. Пялились, Саша чувствовала это позвоночником, но прятались. И без того горячий воздух раскалился от любопытства и… угрозы? Время и пространство снова стали тягучими, как в старом дворике Харбина, снова все вокруг начало замедляться. «Но Китай же самая безопасная страна для иностранца, как говорят», – успокаивала Саша себя. Это нормально для китайца – пялиться на новеньких, это нормально для маленького города – удивляться белокожим лаоваям. Это не на нее все смотрят, а на ее спутников. Она разве что за уйгурку сойдет, и азиатской внешностью в Азии никого не удивишь.
Такие внутренние уговоры если не помогали, то хотя бы отвлекали, ослабляли тревогу. Саша подобралась и догнала Васильеву с Антоном, разорвав густеющий ритм движений. Окружающее пространство почти пришло в норму, как вдруг:
– Ма, смотри, еще хули-цзин! – указал на их группку мелкий и слишком тощий для китайского ребенка пацаненок лет пяти на вид.
Все, кто услышал, как по команде повернулись на его слова и посмотрели на студентов. Мать ребенка дернула его за руку и прошипела: «Нельзя так громко говорить!» И не было в ее словах ни тени шутки. И извиняющейся улыбки на лице тоже не было.
Позвоночник хрустнул от взгляда, брошенного матерью. Китаянка очень быстро взмахнула руками – прикрыла мальчику глаза правой, а левой по-особому скрючила пальцы.
Спина снова заныла, и качнулся горизонт, но чья-то рука подхватила Сашу и крепко сжала выше локтя. В плоть вонзились жесткие ногти – эта боль была реальнее фантомной, и Кислицкая вынырнула в реальность. Васильева держала ее под руку и слишком весело улыбалась. Бледная. Испуганная. Словно это на нее указал китайчонок, признав в белокурой бестии чертовку.
Феечка не глядела на Сашу. Она напряглась, как тетива лука, готовая в любой момент выстрелить непонятно в какую сторону – драпать или драться.
Никто не произносил ни слова. Все смотрели на троицу. Шум лесов и шин – только они наполняли сейчас эфир. И первый шаг вниз через это плотное молчание, сквозь черные взгляды, мимо нерадостных лиц дался девчонкам нелегко. Лиза увлекала Сашу вперед, вниз по ступеням. Воздух впереди был плотнее воды, ветер – горячее огня, а чемодан вдруг показался набитым кирпичами и грохотал колесиками с силою горного обвала.
Три шага – ступенька – грохот – обвал. Три шага – ступенька – грохот – обвал. И еще, и еще. И Ларин, и Васильева рядом, и им, похоже, тоже тяжело. Три шага – ступенька… Китаянки молчат и смотрят. Молчат и смотрят, навесив гири на ноги троице. На лбу испарина, руки мокрые, глаза вот-вот затянет красным туманом – и тогда что-то будет…
Но Лизавета тянет вперед, и Антон уже ждет их внизу, у площади. Три шага – ступенька – шум, три шага – ступенька – чемодан уже не грохочет камнепадом. Еще ступенька – чемодан прохудился? Нет, целый! Три шага – ступенька – легче. Легче.
На площади колесики с приятным шепотом покатились по ровному асфальту. Наваждение прошло.
За обедом, когда вся троица собралась за круглым столиком, накрытым одноразовой клеенчатой скатертью поверх толстого каленого стекла, Васильева, держа в палочках кусок мяса с изяществом принцессы, спросила Антона:
– Тоха, а все-таки почему ты спросил про братца Ши?
– Соскучился по мужскому обществу, – ответил тот, – тут и покурить не с кем. Одни женщины вокруг. И не с вами же мне напиваться с тоски!
Саша и Лиза улыбнулись шутке.
Но вокруг действительно сидели только женщины. Еду подавали женщины. Из кухни слышны были только женские голоса. За
