И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Часть третья
Сыны и дочери
Глава 1
Бабушка Ен Ху давно уже отвыкла говорить витиевато, хотя в молодости специально этому училась и преуспела. Учителя были хорошие: поэты и прозаики из тех, кто сейчас считается классиком китайской литературы. Она так и не решила для себя, кто ей больше нравился – дерзкий мальчишка Ли Бо, тогда еще не «бессмертный поэт», или его товарищ Ду Фу[56], тихий и строгий с его цитрой, пока трезвый. Собственно, потому они оба и подружились, собственно, потому же и остались живы. А именно потому, что юная Ен Ху не могла выбрать, с кем делить вино жаркими южными ночами.
Чиновники тоже учили учтивой речи. А купцы – те так вообще были кладезем: со всеми надо уметь находить общий язык!
Но постепенно эта манера говорить стихами, когда идешь покупать туфли, как-то себя изжила – у людей в ХХ веке стало меньше времени слушать: то война, то голод, то «большой прыжок», то «перевоспитание молодежи», то жадность обуяла, то лень.
То есть, как сказал бы купец с Запада, «ниша очень уменьшилась, рынок красивой речи сжался». Или он говорил «пещера»? Мог и такое сказать, они же тогда были как раз в процессе чтения запретных «Цветов сливы в золотой вазе»[57], и она была на пятьдесят лет моложе. Для людей полвека – это важно, для ее рода – пылинка, повод для кокетства.
Она стряхнула приятные воспоминания, как сбивают щелчком цикаду озорные дети, и еще раз вчиталась в строчку иероглифов. Вот тут опыт чтения метафор ей бы пригодился, но… Она взглянула на сообщение на экране шкатулки. Там не было никаких метафор. Простой текст, прямой смысл, жесткий и точный. Как удар варварского короткого меча. Как выстрел из ружья.
«Все в сборе. Жду только тебя. Твой Полукровка».
И силы трех превращений понадобились бабушке Ен Ху, чтобы спокойно опустить крышку ноутбука, спрятанного в корпус большой лакированной шкатулки из красного дерева. Чувствительный экран все равно мигнул, как от скачка электричества.
Она подперла гладкий, как белый нефрит, лоб пальцами, что означало самую большую степень беспокойства. Лак цвета черного жемчуга на ногтях делал кожу еще бледнее.
– Гун Фу Ча[58], и чтоб по всем правилам, – сказала она вслух, хотя в комнате никого не было.
Тут же заиграл гучжэнь[59]. И, убрав руки от лица, бабушка Ен Ху наблюдала, как выдвинулся чайный столик из угла, как слетели с полок к нему гайвань[60] из тонкого фарфора и чахай[61] и в углу зашевелилась чахэ[62].
Чайные шкатулки с лучшими сортами чая, какие можно достать на севере за деньги, а на юге – за связи, сорвались к ней, на лету отбрасывая крышки, как осколки снарядов.
Ча Цзюй[63] – вся четверка тоже из белого фарфора (бамбук бабушка в гневе часто громила одним движением брови, а фарфор ей было жаль, пока он оставался белым), – хищно постукивая друг о друга (а щипчики еще и отдельную дробь выбивали в дополнение к струнному дребезжанию гучжэня), погналась за банками с сухим листом. На лету щипчики выхватили щепоть из первой банки, и та как ужаленная завертелась на месте, а остальные кинулись врассыпную – в буквальном смысле: чай из них то и дело просыпался прямо на пол.
Чахэ сама подставила свои створки и упала в сложенные лодочкой ладони Ен Ху.
Та вдохнула аромат сухих листьев, неприлично глубоко и громко для красивой женщины, и лицо ее не смягчилось нисколько, но чайные коробки, устыженные, уже выстроились в ряд, нахлобучили крышки и взлетели снова на верхнюю полку резного шкафа. Вертящаяся осой, осчастливленная вниманием, последняя коробочка удостоилась чести отправиться на место личным взмахом ресниц хозяйки.
Тем временем чайная игла уже агрессивно обстукивала чахай, проверяя, чтобы ни одной старой чаинки не оставалось на пути потока у будущего напитка. Эта агрессивность выдавала мысли Ен Ху – да, именно чайный набор четырех выдал бы ее настрой постороннему, если бы тот посторонний не лишился чувств прежде, когда увидел бы летающие по комнате чайные предметы и не получил бы одним из них в голову. И пусть это был бы не чайник с кипятком!
Невозмутимая хозяйка встала, отвлеклась от действа Гун Фу Ча, когда уже напиток из гайваня был налит в чахай и чайная пара, омытая кипятком, раскрылась, чтобы впустить первую порцию. Ухват стоял наготове, чтобы пододвинуть к белой руке пиалу с ароматным горячим напитком, как только колокольчик перевернется в наперсток.
– Хватит, – оборвала церемонию бабушка Ен Ху.
Вся фарфоровая компания рухнула как подкошенная. Только чайная пара устояла. Бабушка одним глотком выпила чай и крикнула:
– Ду Фань, вызови службу уборки!
А сама вновь открыла ноутбук и набрала: «Перекрестки пяти дорог в Северном Китае. Карта» – и погрузилась в изучение данных.
…Тишина в павильоне установилась такая полная, что толстый Линь, любитель поговорить, играющий в World of Warcraft Classic на стороне орков, заглянул в окно павильона. «Не сдохли же там все звери разом», – подумал он, когда понял, что ничто не шуршит, не цокает, не скулит, не тявкает, не возится за стенами. Никаких звуков, кроме рыка орков и звона мечей из его, Линя, смартфона.
Мужчина поднял голову, вытянул шею, прислушался. Тишина, давящая на уши. Он нехотя поднялся, чуя недоброе, и, привстав на цыпочки, заглянул в окно павильона. В сумраке здания ничего было не разглядеть, а тишина давила изнутри, забивая уши. Запах мочи резал глаза. Линь сощурился сильнее, ругая себя за любовь к ярким экранам, а солнце – за погожий день, и перегнулся через подоконник внутрь.
Внутри что-то звякнуло. Что-то железное упало на крытый железом же пол зверинца. И в тот же момент Линь получил в глаз и рухнул на пол павильона. А через мгновение тишины не стало: вопль человека, которого рвут сотни зверей, огласил ферму.
Сонное пространство вдруг ожило, и изо всех щелей, как растревоженные воины-муравьи, полезли люди в красных комбинезонах. Ярко-алые их одежды резанули по глазам Ши Алексу и всем, кто толпился за его спиной.
Каждый тут еще мгновение назад норовил
