Сказки нового Хельхейма - Макс Фрай
Он в итоге сам толком не понял, что тогда случилось с овощебазой – правда, что ли, просто взяла и исчезла?! И как, интересно, это смогли объяснить? Или в тот день просто вышла техническая накладка, водитель перепутал маршрут, привёз нас по неверному адресу, а потом уже было поздно ехать куда-то ещё? Отдельно странно, что однокурсники эту историю больше не вспоминали, хотя необычное же происшествие, есть что обсудить. Но нет, никто никогда не гадал, что это было, куда подевался ангар с капустой, не строил версий, не вызнавал в деканате подробности, и сам он разговоров об этом тоже не заводил.
А вот с Майклом, в смысле, с Мишкой Вальштейном ни хрена у него не вышло. И слава богу, на самом деле, очень был потом этому рад. Потому что Майкл, как ни крути, отличный. С ним всегда было весело. И, между прочим, не кто-то, а именно Мишка волок меня на себе три километра из леса, когда вывихнул ногу; было так больно, что думал, сломал. А что Лариска к нему ушла, так это вопрос к Лариске, – так он потом себе говорил, поостыв. Но в ту ночь разозлился страшно: предатель ты, а не друг, кто так делает, знал же, что это моя девчонка, даже если сама на тебе повисла, будь человеком, стряхни. И мстительно думал, вспоминая, как бесследно исчезли из его жизни вечно пьяный отец и драчливый Кловский: вот бы этот гад тоже исчез навсегда, с концами, вот бы никакого Майкла не было никогда! Но не тем голосом думал. Не спокойным, не тёплым, не как бы немного чужим, а собственным, злым и беспомощным, сам заранее понимал, что ничего не получится, но всё равно гонял эти мысли по кругу, остановиться не мог.
В итоге, всё нормально закончилось, вернее, вообще никак не закончилось, Майкл никуда не делся, остался, как был. А Лариска через пару месяцев закрутила роман с каким-то командировочным москвичом, Мишка тогда страшно напился, пришёл к нему на автопилоте, как раньше часто ночевать приходил, блевал в туалете, рычал и рыдал на кухне, а утром сказал спокойно: да слушай, всё к лучшему, ну её на хрен, сучку, я без тебя скучал.
Потом они с Мишкой ещё долго дружили, пока тот не уехал с семьёй в Тель-Авив. Но та история очень его испугала. Вернее, он испугался себя. Думал: это же я, получается, всё равно что убийца. Считай, что в друга стрелял. Просто промазал. Не получилось. Но хотел же попасть! И не просто хотел, а старался, чтобы Майкла не стало, чтобы он исчез навсегда. Это даже хуже, чем зарубить топором, или зарезать, настоящий убийца, по крайней мере, честно рискует собой, а я надеялся уничтожить его силой мысли, исподтишка, тайком. Так нельзя. Вот просто нельзя, и точка. Не надо так. Никогда.
В общем, твёрдо решил, что больше не будет даже пытаться. Что бы ни случилось, да пусть хоть убивают – всё, хватит. Не надо никому из-за меня исчезать. Кое-как условно с собой помирился, а ещё через несколько лет – окончательно, по-настоящему. Перестал себя грызть. И почти забыл о своей былой сверхспособности, скорее всего, ненастоящей, нафантазированной, – думал он в тех редких случаях, когда всё-таки вспоминал. Пьяный отец мог действительно просто присниться – ну мало ли, в кино такое увидел, или какой-нибудь алкаш во дворе напугал. Да и Кловский, собственно, тоже мог просто присниться, бывают такие длинные и подробные, очень правдоподобные сны. А шрамы – что шрамы. Все в детстве падают и дерутся, поди теперь вспомни, откуда они на самом деле взялись.
Короче, неважно – правда, не правда. Факт, что решил: больше никогда. И держался своего решения твёрдо, хотя в девяностые, когда рискнул и затеял с друзьями бизнес, было несколько, скажем так, непростых ситуаций, да чего там, настоящих подстав и реальных опасностей, когда искушение снова попробовать было, мягко говоря, велико. Но как-то справился; ладно, условно справился, богатым так и не стал, но успел подарить маме квартиру и сам уцелел.
Жил потом – ну, нормально. То есть, объективно скорей хорошо, субъективно – пожалуй, всё-таки скучновато, но это нормально, человек – сложное и вечно всем недовольное существо. Вовремя, ещё в девяностые пошёл в программисты, после мехмата это было легко, и потом постоянно чему-то учился, сам не заметил, как стал ценным, опытным специалистом в области ай-ти, зарабатывал больше, чем когда-то мечтал, пытаясь стать бизнесменом. Женился довольно поздно по меркам мамы и её поколения, зато по большой любви. Короче, отлично всё было, пока не родился сы… Нет, не сын. Он не мог считать «сыном» существо то ли вовсе, то ли почти без мозга, но достаточно жизнеспособное, чтобы при хорошем уходе много лет пить из всех кровь. Он тогда вообще ничего не мог и не чувствовал, внутренне замер, оцепенел, наотрез отказывался видеть, думать, слушать, что ему говорят, вообще хоть как-то в этом участвовать, тем более, принимать решения: забрать условного «сына» в дом и выхаживать, или отдать в какой-то жуткий, так все говорили, государственный спец-интернат, или в комфортный платный, и чёрт бы с ними, с деньгами, не жалко, его ужасал сам факт, что это имеет к ним с Ленкой какое-то отношение; да не «какое-то», самое близкое, оно же у них, от их любви родилось. Что-то, получается, – думал он, – с нами обоими не в порядке. Или не с обоими? Только со мной?
Сказал жене, которая ждала от него решения: «Поступай как хочешь, лишь бы тебе было хорошо», – и услышал в ответ не человеческий голос, звериный рык: «Хорошо
