И все мои девять хвостов - Мила Коротич
Красный вихрь, разгромивший ее квартиру вчера, оставил на память боль в спине и блики в глазах.
Саша быстро привыкла к боли. С бликами оказалось сложнее.
Она выносила мусор после уборки. Сбросила черный мешок в бак во дворе и пошла к подъезду. Дверь навстречу ей открылась, и вышла соседка, державшая на руках рыжего пучеглазого младенца в меховом комбинезончике с капюшоном. В знойный харбинский июнь такая одежда показалась Саше странной, но она не лезла со своими советами – китайской маме и так есть кому советовать. Кислицкая лишь вежливо поздоровалась. Соседка кивнула в ответ.
Младенец повернул личико к Саше, глянул на нее и высунул язык. Не показал, а именно высунул, да так и оставил, часто-часто задрожав языком, как делают на жаре собаки.
Соседка спустила ребенка на землю, и тот бодро засеменил на четвереньках, помахивая пушистым хвостом. К шее малыша был пристегнут яркий розовый ошейник с колокольчиком. Хозяйка зашагала рядом, ведя существо на поводке.
У Кислицкой подкосились ноги: ребенок, поводок, хвост… У соседки не было детей! Эта соседка была одинокая незамужняя дама с рыжим пекинесом!
Саша бросила взгляд на уходящую женщину. Женщина степенно шла к выходу со двора, ковыряясь в телефоне, рядом на розовом поводке семенил, высунув язык от жары, рыжий пекинес. Кислицкая было выдохнула, подумав: ей просто показалось, мало ли что от стресса, от жары привидится, или шампунем в голову прилетело, – как пекинес вдруг остановился, натянув поводок, и посмотрел на нее. Прямо в глаза посмотрел, а потом подмигнул, как заправский ловелас, и тявкнул: «Н-н-нет!» Кажется, по-русски.
Хозяйка дернула поводок, сама рявкнула: «Рядом!» – и тот пошел как ни в чем не бывало, тряся пушистыми ляжками.
А Саша осталась неподвижной. Впадать в ступор – это защитная реакция от слишком сильных потрясений. Замереть на краю знакомой, но покосившейся реальности, отпрянув от только что показавшейся новой. Было – не было? Ты в порядке или нет?
Но китайский дворик многоэтажки не лучшее место для медитаций. Волевым усилием остатки ступора были сброшены прямо на пыльную лестницу в подъезде. Кислицкая точно знала, чего она хочет в данный момент: зайти в квартиру и приложить к глазам лед.
От холода заломило надбровья, струйки потекли по щекам, по подбородку, по шее, промочив ворот футболки, отвлекая своей реальностью от дурных призрачных мыслей. Саша открыла глаза и тут же зажмурилась снова. Цвета вокруг разложились каждый еще на десяток оттенков и полутонов, мир замедлился, да так, что полет мухи вдруг стал не стремительным, а медленным, словно кто-то тащил насекомое на веревочке вперед, как надутый гелием шарик. Кислицкая протянула руку и легко схватила муху за крыло. И выпустила – от удивления и боли.
Холод помог глазам, но спину скрутило так, словно позвоночник от боли завернулся в штопор – мир снова стал обычным. Мгновенный приступ – и потом дышать стало легче: привычный вид, привычная скорость, обычное все вокруг. Как тут не вырваться вздоху радости?!
Саша убрала лед в холодильник с намерением в лучших китайских традициях попить горячей водички и по-русски лечь спать – утро вечера мудренее. И краем глаза заметила, что копченые куриные лапы там необычно большие и аппетитные как никогда. «А утром я хотела эту вонючку выбросить», – вяло, но все же удивилась она. Но сделала усилие над собой и пошла спать.
Спина болела так, что спать пришлось на животе, как раненому зверю, положив голову на вытянутые руки. Жара изводила.
Саше снилась мама – мама была большая, пушистая, смотрела сверху и холодным носом щекотала ее носик в темноте. Успокаивала. И еще кто-то кусал ее за уши и там, где болит. Назойливо и чувствительно. Словно играл, но так надоел и не давал Саше спать, что приходилось шевелиться, отгонять этого «кого-то». А потом она оказалась в клетке. И сотня глаз из темноты смотрела на нее, и слышно было, как существа шептали на все лады: «Открой, открой, открой!»
Стены клетки засветились, тени за ее пределами заметались в разные стороны, слова слились в сип и визг, шипение, вой. И клетка укусила, обожгла током.
Саша проснулась на полу.
Рассвело уже. Пора было вставать и идти на занятия. В лабораторию при музее меха.
Поскуливая от уменьшившейся, но ясно ощущаемой боли, Кислицкая выполнила утренний ритуал, кляня себя за то, что вообще ввязалась в авантюру с переодеваниями, и за то, что такая обязательная, и за то, что такая бедная.
Но серьга в ухо вставлена, джинсы застегнуты, рубашка надета, волосы взлохмачены «Я – айдол К-pop», – сказала бы себе Саша, чтобы взбодриться, если б ей не было так фигово. Сон совсем не освежил, а блики в глазах то появлялись, то исчезали. То она видела сотню оттенков и «слоу-мо» вокруг, то все входило в привычные рамки, и только невидимый другим хвост боли напоминал о реальности нереального.
К цветам, запахам и скорости прибавилась еще и новая напасть – Саша видела, что по улицам города ходят не только люди. Точнее, не все, кто тут ходит и выглядит как человек, – обычные люди.
Она не видела монстров и чудовищ, не видела инопланетян под прикрытием, но вот порой в толпе прохожих нет-нет, да и мелькнет зверь в модной одежде. Или человек с красным, синим, зеленым цветом кожи пройдет мимо. Но все это – непостоянно. Где-то на краю зрения. Как помеха, а не как точный образ. Захочешь рассмотреть – и тут же видишь, что все нормально, нет никакого повода, нет лысого черепа, звериной шерсти, синих рук. Только вот стоит повернуть голову, отворачиваясь, как снова на краю глаз эти волшебные линзы и снова морок рядом.
Эта иллюзия – а иллюзия ли, еще вопрос! – проявлялась не все время. И не каждый прохожий представал в новом образе. Более того, чем выше было солнце, чем жарче становилось, тем меньше и реже возникали «блики». И хотя боль не проходила, к полудню никаких видений у Кислицкой уже не осталось. «Я просто ударилась головой вчера. Это легкое сотрясение. Отдохну, и пройдет», – решила она, успокоившись, и включилась в процесс.
Оказывается, она на автомате уже ползанятия отсидела в одной группе с Чжао, Лариным и Васильевой,
