Сказки нового Хельхейма - Макс Фрай
Эстебан Аурелио Мантас лежит на спине на крыше и смотрит на небо, по которому плывут облака. Одно похоже на раскрытую книгу; интересно, – думает Эстебан Аурелио Мантас, – было бы её прочитать.
Эстебан Аурелио Мантас лежит на спине на крыше и смотрит на небо, по которому плывут облака. Одно похоже на корабль под парусом; хорошо бы, – думает Эстебан Аурелио Мантас, – на этом корабле юнгой стать.
Эстебан Аурелио Мантас лежит на спине на крыше и смотрит на небо, по которому плывут облака. И мне тоже надо бы, – сонно думает Эстебан Аурелио Мантас, – облаком стать. Это невозможно, – зевает Эстебан Аурелио Мантас, – люди не становятся облаками, но я с детства знаю секрет: невозможное надо назвать «очень трудным» и делать его понемножку, шаг за шагом, как всё остальное. И однажды окажется, что всё у тебя уже получилось, привет!
Привет! – говорит Эстебану Аурелио Мантасу облако в форме мужчины в шляпе и с большим животом. – Меня зовут Альберто Коваччи, я уже сорок лет облако, лично мне очень нравится, советую всем. Отыщи меня, когда превратишься, я объясню, как у нас всё устроено, и что тебе делать дальше. Со мной не пропадёшь!
Эстебан Аурелио Мантас лежит на крыше, смотрит на небо, улыбается, машет рукой облаку Альберто Коваччи, которое уже почти превратилось в большую собаку и говорит ему вслух: спасибо, чувак.
6. Георгий
Георгий заходит в бар; на самом деле, он не заходит, а просто там появляется из ниоткуда, но так органично вписывается в обстановку, что кажется, он только что вошёл. Ему приветливо улыбаются знакомые и незнакомые, то есть, и те завсегдатаи бара Torggata в столице Норвегии, которым сейчас почему-то кажется, что они уже много раз видели здесь Георгия, и те, кому не кажется ничего.
Георгий возникает в баре с трубой – он всегда приходит с трубой, Георгия без трубы не бывает, да он бы и не хотел. Он сам когда-то так выбрал – быть беспечным призраком музыканта, который всюду ходит с трубой, появляется где получится, наугад и играет, как Армстронг небесный, лучше всех в мире, в миллионе, или сколько их там есть, было, могло быть, но не случилось, миров. Это невозможно, конечно, мало ли кто чего выдумал, дела так не делаются даже по ту сторону бытия, в сияющих небесах, но Георгий хотел с такой сокрушительной силой, что у него получилось, иногда случаются чудеса.
Георгий подносит трубу к губам – возможность трубы к невозможности губ – и играет, а посетители бара слушают; что происходит с ними, они, пожалуй, даже сами себе не расскажут, но это неважно, важно только что из этих звуков сейчас для каждого строится мост между жизнью и вечной жизнью, невесомый, незримый, но прочный – однажды пройдут.
7. Катя
Катя, не Катя, кто она, кем она будет сегодня, не просыпаясь, встаёт в половине третьего ночи, надевает прямо поверх пижамы длинный, до колен пуховик, не просыпаясь, рассудительно думает, что пижама серая, без рисунков, сойдёт за спортивный костюм. Вынимает флейту из футляра, прячет за пазуху, потому что, – не просыпаясь, рассудительно думает Катя, не Катя, – куда я там дену футляр. Надевает прямо на босу ногу кроссовки брата, они ей здорово велики, но это неважно, главное, – рассудительно думает Катя, – оставлять на снегу чужие следы. Хотя, боже, – этого Катя не думает, я от себя добавляю, – какой снег, откуда? Он никогда не идёт в тех тёплых краях, куда Катя, не Катя выходит сейчас из дома в Тобольске, не проснувшись, зато в кроссовках. И флейту с собой взяла.
Катя, не Катя, Экатерина, Катина, Тинга-Катинга, как дед её называл – и до сих пор называет, в Катиных снах о другой, дополнительной жизни дед по-прежнему жив и, спасибо боже, здоров – идёт по берегу моря с флейтой, которую захватила из дома, но не играет, в этих снах она не умеет играть, и сейчас флейта – ну, просто палка, палкой можно писать на песке. Экатерина, Тинга-Катинга идёт по берегу моря и пишет на неизвестном Кате греческом языке: «Мир, ты прекрасен» «Жизнь – бесконечная радость и чудо» «Море, я тебя люблю» – и другие наивные глупости, которые исполняются вечного смысла, когда их кто-то пишет во сне, а потом на рассвете подгулявший пьянчужка, или влюблённая пара, или старушка, выгуливающая собаку, или мусорщик, собирающий на пляже бутылки, прочитают написанное наяву.
* * *
И тогда (как всегда, в каждый миг, на которые для удобства условно поделена вечность) в том пространстве, где гибель этого мира давным-давно предрешена, потому что ерунда получилась, закралась роковая ошибка, задумано было совершенно не то и не так, раздаётся – не голос, конечно, а его, предположим, аналог, надо же называть хоть каким-нибудь словом то, что ясно и грозно звучит в отсутствие даже самой возможности каких-то там голосов: всё-таки очень красиво, оставлю, пусть длится. Желаю на это смотреть.
1 января 2022 г.
Как всегда
Часа за полтора до заката вышел из дома за хлебом – ну, то есть, как бы за хлебом, понятно, что просто предлог. Но не каким попало, а луковым из пекарни, которая за рекой. Во-первых, он там правда вкусный, во-вторых, хозяйка пекарни отличная тётка, ему было не всё равно, у кого покупать, а в-третьих, когда ты завален работой и на носу сразу два дэдлайна, чтобы выйти из дома нужен какой-то житейский повод, ритуальная взятка совести, которая, по идее, сама давно понимает, что в жизни важнее, но по привычке нервно косится на компьютер: «Так я ничего не успею». Короче, «за луковым хлебом» (и заодно мусор вынести) – нормально, сойдёт.
Вышел в сад; ладно, на самом деле, во двор, просто бывают такие дворы, что садов не надо, вот и этот – окружённый кирпичными стенами старых домов, заросший мелкими хризантемами и высокой, некошеной с лета травой, засаженный дикими сливами и старыми клёнами, которые здесь, сразу ясно, хозяева; он относился к дворовым деревьям с подчёркнутым, даже немного преувеличенным почтением, чтобы точно знали: уж он-то в курсе, как всё на самом деле устроено, пусть будут довольны, им надо, деревьям в человеческих городах непросто живётся, пусть хоть этим будет легко.
Оставил мусорный пакет у подъезда, чтобы руки освободить, прошёл по двору охранной спиралью, не какой-нибудь замысловатой, а самой
