Времени нет - Рустем Халил
— Если все получится, это будет… — Эдем задумался, подбирая слово, которым должен был бы отреагировать Крепкий, — фантастика.
— Клип с U2? Но это долбаная сказка, которую мамочки на ночь рассказывают музыкантам: веди себя вежливо, не выступай под «фанеру», не нюхай кокаин чаще, чем раз в неделю — и однажды обязательно споешь с Боно.
Пожилая пара оглянулась на нарушителя покоя, и Паштет продемонстрировал им, как застёгивает рот на молнию.
— А что известно о Домановске?
— Родом из Украины. Переехала в Киев несколько месяцев назад, как глава благотворительного фонда — нечто связанное с развитием детей. Мужчина — влиятельный бизнесмен из Польши. Орешок крепче кулаков Кличко-старшего. Узнав о конкурсе, я ходил вокруг нее луну, и все время слышал отговорки ее помощницы. Она из тех людей, которые умеют послать подальше, используя лексикон английских лордов. И вот вчера вечером мне звонит Домановска — собственной персоной, воображения, — и предлагает утром встретиться. Я мало кроликом не подавился. Откуда, спрашивается, такое предложение? Она что, ехала в машине, где по радио крутили нашу композицию, и сказала себе: "Чего я их морозила, ведь от таких песен соски твердеют?" Но что-то я не слышал в трубке шума двигателя.
Муж за соседним столиком изобразил вежливый кашель, напоминая Паштету о молнии на рту. Эдем перешел на полушепот.
— Думаешь, ей что-нибудь от нас нужно?
— Наверное. Дело явно не в деньгах — их у нее хоть задницей ешь. Речь идет о какой-то услуге.
Официант принес завтрак. До девятой оставалось пятнадцать минут, значит, до прихода Домановской Эдем успеет похрустать тостами.
— Если это законно и не безнравственно, ты вполне можешь предоставить эту услугу. Ну а если незаконно и безнравственно, то, как всегда, ее могу предоставить я, — Паштет подправил воображаемую бабочку на рубашке и набросился на первую яичницу.
Музыка в ресторане стала громче. Плейлист был собран из лирических каверов на европейские хиты. "Было бы неплохо, если бы среди них вклинилась и наша песня", — подумал Эдем и, перебирая в голове список композиций, которые могли бы составить конкуренцию этим мелодиям, вдруг понял, что его мысли и размышления Крепкого соединились на день, как сливки. и кофе в чашке перед ним.
Крепкий — это только сливки, напомнил Эдем самому себе, сделал глоток и застыл с чашкой в руке: в ресторан вошла высокая женщина в оливковом костюме и с оливковой сумочкой и двинулась к ним.
Жена иностранного бизнесмена, глава благотворительного фонда, миссис Домановска. Так теперь звали Инару.
Если для Эдема время стало врагом, то для Инары он оказался союзником. Ее веснушки немного потускнели, скулы обострились, а красота оттенилась благородством. Туфли на высоком каблуке вместо привычных в юности кроссовок, сумочка вместо объемной сумки ручной работы. И только рыжие волосы так же расчесаны — волосок к волоску — и растекается по плечам широкими ручьями.
Паштет подскочил и вместо предложенного Инарой рукопожатия поцеловал ей ручку. При дамах он превращался из трактирщика в рыцаря.
— Госпожа Домановская…
— Просто Инара.
Голос. Такой же, как и пятнадцать лет назад, когда он слышал его в последний раз.
— Я — просто Павел, — Паштет улыбнулся так дружелюбно, как мог. — А этот молодой человек, который покраснел и пялится на вас, — мой не слишком воспитанный друг и подопечный Олесь.
Эдем подсунул Инари стул.
— Доброе утро, — пробормотал он.
— Вы смотрите на меня так, словно мы давно знакомы, — Инара села и взглядом позвала официанта. — Уверяю вас: это не так. Вы не участвовали в наших проектах, не ставили на наших благотворительных аукционах и не жертвовали в наш фонд ни копейки. Я вам точно говорю — мы не видели друг друга.
Пытаясь унять сердцебиение, Эдем принялся размешивать в кофе сахар, которого там не было.
— Все еще впереди, — попытался исправить ситуацию Паштет. — К сожалению, ваш фонд мало известен в нашей стране, и мы активно сотрудничали с другими. Мы делаем множество добрых дел.
— И всегда под прицелами телекамер. Да-да, я знаю.
Инара отщипнула вафли из тарелки Эдема.
— Какао, — заказала она официанту, — и что угодно, но только не такие вафли. Круасаны сами печете?
— Есть небольшая семейная пекарня… — начал было официант.
— Прекрасно, подобает. Если уж ваш повар умеет так испортить вафли, то я представляю, как он справится со всем остальным.
Официант ретировался с невозмутимым видом.
— А не хотите отведать травяного чая? — в Паштете уже было не узнать того человека, которому только что тикали соседи.
— Благотворительность под прицелом камер честнее, — вдруг сказал Эдем.
Инара приподняла бровь, приглашая его продолжить.
— Если добро делается втайне, то почему же мы порой наталкиваемся в имиджевых статьях на откровение от друзей, родных и просто из «тайных источников» о пожертвованиях, которые сделал такой герой? Откуда они узнали, если все было секретом? Ибо такую, якобы тайную, помощь и ценят больше всего. Отдаешь один золотой, рассчитывая, что общество вернет тебе полный сундук.
— С этой проблемой мы пока не можем справиться, — признала Инара и сразу же сменила тему: — Павел, вам нравятся каверы?
Паштет медленно отхлебнул чаю.
— Если перепеваются противоположным полом — только так я вижу в них смысл. Вот как тот, кто сейчас играет.
— Каверы — это признак признания, пропуск на аллею славы, — сказал Эдем.
— Лекарство от забвения, — подтвердила Инара. — Так почему я здесь? Павел так часто звонил моей помощнице, что она чуть не установила на его номер тишину, как рингтон.
— Вы догадываетесь почему, — ответил Эдем.
