Времени нет - Рустем Халил
— Библиотека сожженных книг, — произнес я вполголоса, сам еще не вполне веря этому.
Джин светился, словно ему только что вручили медаль.
— Над дизайном обложек, правда, нужно еще поработать. Но и так пришлось приложить определенные усилия, чтобы ее собрать.
В этот раз я бережно передал том Саатче.
— А вот, посмотри, — страницы следующей книги были обвиты арабской вязью, — неизвестный мировой сборник стихов Гаруна ар-Рашида. Угадай, на какие темы он пишет?
— Так ты и спасаешь вечность? — спросил я. — Работаешь над дизайном комнаты, придумываешь игры, собираешь книги… И все это.
Саатчи вернул сборник газелей на место, и на мгновение его улыбка погасла.
Я видел Саатчи во время абсурдного веселья, видел в гневе, и, думаю, впервые увидел его настоящим. Смертельно уставшим от одиночества. Тем, кто оказался в башне из слоновой кости и осознал ужас истинной тюрьмы. Он был достоин другого: устраивать гонки на верблюдах, спорить, кто первый выпьет галлон пива на пиру, распиливать ассистентку факира… Но все, что ему разрешалось, — это десятилетиями прозябать в комнате с часовым механизмом на потолке в ожидании тех нескольких дней, когда ему позволят сразиться за душу одного человека.
Хотелось подбодрить его, хлопнуть по плечу, уверить, что он будет не одинок среди этих белых стен, но я только стоял и кусал губы, а шестерни над нами продолжали двигаться.
Через мгновение в глазах джина снова заплясали веселые искорки. Возможно, мой молчаливый интерес он расценил как сострадание, а в сочувствии он вовсе не нуждался.
— Вот еще штука, посмотри.
Саатчи поднялся на цыпочках и достал из шкафа клубок. Потащил его за два конца — и клубок превратился в толстую нить, из которой свисали несколько десятков тонких, с узелками на каждой.
— Уличное письмо. Мое изобретение. Просто и гениально, правда?
Он походил на ребенка, который, увидев в доме гостя, несет ему показать свои новые игрушки.
— Саатчи, — не отступал я, — чего ты вытащил меня сюда?
Джин вздохнул, повернул клубок вверх, и книжный шкаф растворился в тумане.
— Потому что я не могу позволить тебе взорвать себя, — он взмахнул рукой, и туман растаял. — Ты находишься в теле чужого человека и не можешь решать, уничтожить его или нет.
Когда я слышу заявление о том, что кто-то чего-то не может, я спрашиваю себя: это из-за законов физики или из-за конкретной статьи кодекса? Обычно случается, что ни то, ни другое и сочетанием «не могу» человек пытается укрепить свою веру в привычный порядок вещей.
— Это тело человека, который сам решил уничтожить других. Саатчи, ты понимаешь, что иначе его не остановить?
— Ты не можешь его останавливать. Если бы этому миру не следовало терпеть несчастье, разве Всевышний прописал бы их в правилах мироздания?
— Если бы мы отчаялись и уповали только на Всевышнего, где бы мы сейчас были? — возразил я.
— Вас бы не было, — ответил Саатчи, подумав. — Адам и Ева остались бы в райском саду, не узнав ни добра, ни зла, ни друг друга. Но история пошла другим путем, и вот ты здесь, просишь у меня разрешения на двойное убийство.
— Не прошу, — возразил я. — Требую выполнить контракт и вернуть меня в то же место и в тот же момент, где я был, когда ты щелкнул пальцами. У меня оставалось пять минут до полуночи.
Саатчи поднял рукав пиджака, и на его руке медленно начал проступать массивные черные часы с серым ремешком.
— Это невозможно. Пока мы были здесь, пять минут прошло. В Киеве уже наступила суббота, — Саатчи сделал вид, что счищает пятно с рукава пиджака, хотя, конечно, никакого пятна там не было. — А значит, ты уже не можешь вернуться в тело президента.
Он тряхнул рукой, и часы стали редкими — Дальше обзавидовался бы.
Как же я был глуп! В какой-то момент мне показалось, что мы стали означать друг для друга чуть больше двух сторон одной сделки. Но время не останавливалось даже здесь, в царстве теней. Пока Саатчи показывал мне свои игрушки, часы шли, заглатывая по дороге те скудные минуты, которые я еще мог провести в президентском теле.
И теперь, наблюдая, как эти часы стекают с руки джина и его капли в падении становятся туманом и развеиваются, я почувствовал себя преданным.
— Мы заключили с тобой соглашение, — я отделял слова паузами не хуже, чем хронометр на потолке — секунды, — и ты его нарушил. Ты не выполнил свою часть договора, а значит, я считаю, что он разорван.
Саатчи пожал плечами и его пиджак пополз книзу; это привлекло мое внимание, но боковым зрением я увидел, а может, мне только показалось, удовольствие, которое на миг промелькнуло на лице Саатчи и скрылось за каменной маской.
— Ты не можешь расторгнуть договор по своему усмотрению, это может сделать только Высший справедливый суд, — возразил джин. — Если ты подашь иск.
Но он имел дело с адвокатом, пусть и не самым успешным. Даже здесь среди ходячих теней, которые не были людьми и вместо профессий имели назначение, я оставался юристом.
— Тогда я подаю иск.
И в самом деле, не мог же он ждать от меня другого?
Все это произошло в ночь с пятницы на субботу, когда тело президента Антоненко лежало без сознания под сценой на стадионе, а мое собственное — на больничной койке.
И в эту ночь — теперь я это вспомнил вполне четко — состоялся суд.
5.12
Их было семь. Ухоженная дама в пышном платье, со сплетенной в венок косой и россыпью колец на руках. Подросток — я не поверил своим глазам, — который играл охотничьим ножом. Песчаный панок в костюме, использовавший свой огромный живот как удобную подставку для рук. Девушка в мужской рубашке, сузив глаза, бросала быстрые взгляды на перстни ухоженной дамы. Старик с непропорционально длинными руками; время от времени он поглаживал свое колено, задевая узловатыми пальцами бедро девушки рядом. Широкоплечий парень, чье лицо было выпито до дна; он тупо
