Скотт Линч - Республика воров

В жаркой духоте крошечной комнатенки они наконец слились в крепком объятии, сплетя руки и ноги. Локк, переборов ошеломленное смущение, робко коснулся ее языка своим – и оба застенчиво расхохотались, а потом с нетерпеливым восторгом принялись исследовать новые, необычные ощущения. Руки, внезапно утратив скованность, обрели долгожданную свободу. Позабыв обо всем на свете, Локк уже не понимал, что и как делает, и лишь смутно отдавал себе отчет в происходящем. Одежды слетали с тел, будто сорванные призраками. Отчего-то больше всего это напоминало уличную драку – тот же упоительный страх, то же замирание сердца, те же ослепительные, жаркие, всепоглощающие вспышки остановившегося времени. Его руки на ее груди… ее губы на его напряженном животе… отчаянные попытки совершить то, о чем ни он, ни она не имели ни малейшего представления…

Эта странная, увлекательная борьба длилась какое-то время – именно что борьба, другого слова не подобрать. Ни пылкость их страсти, ни глубокое удовлетворение их единением не могли скрыть некоторой робости и неловкости, странной незавершенности их совокупления, будто бы требовалось совместить части какого-то сложного механизма, еще не притертые друг к другу. Наконец, обессиленные и выдохшиеся, они разжали объятья. Локк заметил, что Сабета пытается скрыть свое разочарование… или недовольство?

«И вот это – все?» – мелькнула непрошеная, удручающая мысль. Действительно, неужели вот это – все? Неужели из-за этого сходит с ума весь мир, и мужчины и женщины? Неужели вот это и есть то, из-за чего он терзался по ночам? То, что превратило братьев Санца в кобелей?

Отдышавшись, он приподнялся на локтях:

– Слушай… прости, я…

Сабета притянула его к себе, прижалась грудью к спине, крепко обхватила обеими руками и поцеловала в шею. Все мысли немедленно улетучились из Локковой головы.

– И за что ты прощения просить собрался? – прошептала она. – Решил, что вот это – все? И больше никогда не повторится?

– Ну, я подумал, что ты…

– Тебя прогоню? Что ты для меня – мимолетное увлечение? – Она игриво прикусила ему загривок, и Локк пискнул от неожиданности. – Ох, да поможет мне Прева! Я влюбилась в полудурка.

– А мы… а я… Тебе не больно?

– Ну не то чтобы больно… – Она снова обняла его. – Скорее, странно. Но не плохо.

Из соседней спальни донесся глухой стук, потом какие-то неразборчивые восклицания – и все снова стихло.

– Вот и мы передохнем – и продолжим, – сказала Сабета. – Пока не добьемся совершенства.

Они лежали, негромко перешептываясь, наслаждаясь ленивым течением времени. Руки Сабеты только-только возобновили свое изучение Локкова тела, как потайная дверца сдвинулась, впустив в полутемную каморку луч света, тут же заслоненный чей-то тенью. У Локка лихорадочно забилось сердце.

– Одевайтесь, – прошипел Кало.

– Ты что, спятил? Не смешно, – сказала Сабета.

– Ага, не смешно, а худо. Хуже не бывает.

– Да что происхо…

– Некогда вопросы задавать. Одевайтесь скорее и приходите. Мы без вас не разберемся.

Локк, поначалу обрадованный отсутствием Булидаци в коридоре, внезапно похолодел: серьезный Санца – дурное предзнаменование. Если Кало Санца говорит серьезно, то действительно случилось что-то страшное. Локк начал торопливо одеваться, но Сабета успела выскочить из каморки первой.

В коридоре второго этажа никого не было. Из таверны по-прежнему доносился шум веселой пирушки. Кало, испуганно озираясь, подвел их к дверям спальни Дженоры и негромко постучал условленным знаком: три-два-один. Локка обуял невольный страх.

На пороге возник Галдо, впустил их в спальню и быстро захлопнул дверь. Как только Локк понял, что произошло, колени у него затряслись, и он ухватился за Сабету.

В углу, близ перевернутой кровати, скорчилась дрожащая, насмерть перепуганная Дженора в разорванной сорочке; Жан, опустившись на корточки, обнимал Дженору за плечи.

К противоположной стене привалился Дженнаро Булидаци, бледный как смерть и какой-то сдувшийся. Под правой грудью барона торчали кольца больших портновских ножниц, по белой рубахе расплывалось алое пятно.

На глазах у ошеломленного Локка Булидаци негромко застонал, дернул ногами и отхаркнул кровавый сгусток на рубаху. Несмотря на смертельную рану, барон был все еще жив.

Глава 9

Пятилетняя игра: обоснованные сомнения

Локк – тот, кто обещал угостить меня ужином, – заявила Сабета.

– И, насколько я понимаю, после ужина вы расставаться не собирались, – сказала Терпение.

– Это не ваше дело, – с холодным высокомерием произнесла Сабета, выскользнув из объятий Локка. – Вы мне не указ. Мне ничто не мешает вытолкать вас отсюда взашей. А если вздумаете меня колдовством остановить, то моим работодателям это не понравится.

– Напрасно вы, голубушка, напоминаете правила игры тому, кто эти правила придумал, – с укором сказала Терпение. – Вне пятилетней игры я имею полное право обращаться с вами так, как вы того заслуживаете. А вы сейчас явно посторонним делом заняты. А если нет, то это очень похоже на то, чего вы оба обещали не…

– Да засуньте вы этот ваш сговор куда подальше! – заявил Локк, кладя руки на плечи Сабеты. – Вы прекрасно знаете, что мы вовсе не о делах разговаривали. Постыдились бы подслушивать! И вообще, с чего вы вдруг к нам заявились?!

– Совесть заставила.

– Ах вот как! У вас совесть взыграла? Неужели она у вас есть? – съязвил Локк.

– Вы сами в этом виноваты! – Архидонна наставила на Локка обвинительный перст. – Я вас предупреждала – никаких личных дел. Вы должны добиться победы для нас, а не любви для себя. А вы чем занимаетесь?

– И правда, чем это мы оба занимаемся? – Сабета скрестила руки на груди, а в голосе ее звучало сдержанное напряжение, хорошо знакомое Локку; он чуть сильнее сдавил ей плечо – вряд ли Сабета знала, к чему приводит попытка нападения на мага, – и она едва заметно пожала ему пальцы. – Вы бы нас просветили, архидонна Терпение. Нас обоих.

– Я настоятельно советую вам обоим забыть о своей давней романтической привязанности, – вздохнула Терпение. – Забыть – и заняться порученным делом. А вы, Сабета, не принуждайте меня к решительным действиям. За Локка отвечаю я. В нем слишком много того, чего вы не понимаете, да вам и не надо это понимать. Так что давайте все это прекратим.

– Что прекратим? Мою собственную жизнь?

– С вами все ясно. Дальнейшие уговоры бесполезны. Как бы то ни было, помните, что я вам предложила выход. – Терпение небрежно махнула рукой, и балконные двери закрылись. – Видите ли, Локк… уникален. За неимением лучшего слова. И я говорю это не для того, чтобы пощекотать его самолюбие. Если вы не собираетесь от него отступаться, вам следует знать о его истинной природе.

– Он мне не чужой, – заявила Сабета.

– Он всем чужой. – Терпение устремила на Локка пронзительный взгляд. – Особенно самому себе.

– Да хватит уже загадками говорить! – не выдержал Локк. – Рассказывайте, в чем…

– Двадцать три года назад, – невозмутимо продолжила архидонна, – в Каморр пришла страшная хворь – черный шепот – и унесла сотни жизней. Город спасли только каналы и строгие карантинные меры. А когда хворь отступила, из Горелища вышел мальчик, которого никто не признал. Никто не знал ни откуда он, ни кто его родители, ни сколько ему лет.

– А то я не помню, – буркнул Локк.

– Вот и поразмыслите, почему…

– Сама бы поразмыслила…

– Дело в том, что мне известно, почему у вас нет никаких воспоминаний о прежней жизни в Горелище, – произнесла Терпение все тем же суровым, не допускающим возражений тоном. – Почему вы не помните отца. Почему рассказываете выдумки о том, откуда взяли имя Ламора – то ли у колбасного торговца, то ли у заезжего моряка.

– Ты мне про моряка говорил… – сказала Сабета.

– Я тебе сейчас все объясню… – По хребту Локка змейкой прополз холодок. – Терпение, вам-то откуда об этом известно?!

– Среди документов, хранящихся в каморрских архивах со времен краха Теринской империи, фамилия Ламора не встречается ни разу. Ни разу. Мы все досконально проверили. Вы вышли из Горелища, накрепко затвердив это имя, но не догадываясь, откуда оно взялось. А я знаю откуда. – Она, шелестя складками своего одеяния, скользнула к Локку и Сабете. – А еще я знаю, какое воспоминание – единственное, подлинное и неизменное, сохранившееся в темных глубинах вашей памяти – вы вынесли из Горелища. Воспоминание о вашей матери. Точнее – о ее занятии.

– Белошвейка, – прошептал Локк.

– Вот именно. Между прочим, я назвала вам свое серое имя – то самое, которым меня называли до избрания архидонной…

– Белошвейка… – ошеломленно выдохнул Локк. – Не может быть! Вы не… Не верю! Неправда!

Ужас, охвативший Локка, не развеялся и тогда, когда архидонна рассмеялась.