По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
Яркие огни города за окном приглушали свет звезд, а в большой квартире было нечем дышать от материнской печали. Джекобу казалось, что у маминой печали запах ее духов, без которого так же немыслимо представить просторную квартиру, как без поблекших фотографий в коридоре, старомодной мебели и обоев.
Джекоб прокрался в ее комнату, но мать, как обычно, не проснулась. Перед этим они опять ссорились, и на миг ему нестерпимо захотелось погладить ее лицо. Порой он мечтал найти что-то, что сотрет с ее лица всю эту печаль: какой-нибудь заколдованный носовой платок или перчатку – слегка дотронешься ими до ее губ, и на них заиграет улыбка. Не один Уилл слишком много вечеров провел, слушая дедушкины сказки.
Джекоб выдвинул ящик ее прикроватной тумбочки. Ключ лежал сразу за таблетками, позволяющими ей уснуть. «Снова ты? – почудился ему насмешливый вопрос ключа, когда он его достал. – Вот обалдуй! Все еще надеешься, что однажды ночью я открою тебе нечто большее, чем пустую комнату?»
Может быть. В двенадцать лет такие чудеса еще представимы.
В комнате Уилла горел свет: братишка боялся темноты. В отличие от старшего брата он много чего страшился. Прежде чем открыть дверь в комнату отца, Джекоб удостоверился, что Уилл крепко спит. Мама не заходила туда с тех самых пор, как отец исчез, а вот Джекоб не мог сосчитать, сколько раз прокрадывался по ночам в пустую комнату в поисках ответов на вопросы, на которые мама отвечать не хотела.
В комнате все оставалось нетронутым, будто Джон Бесшабашный еще час назад сидел за письменным столом. На спинке стула висела вязаная кофта, которую он так часто носил, а рядом с календарем, по-прежнему открытым на какой-то прошлогодней дате, на тарелке засыхал использованный чайный пакетик.
Вернись! Джекоб выводил это слово пальцем на запотевшем оконном стекле, на покрытой пылью столешнице и створках стеклянного шкафа, где лежали старинные пистолеты – отцовская коллекция. Но комната оставалась тихой – и пустой. Ему двенадцать, а отца больше нет.
Исчез.
Словно никогда и не существовал. Словно всегда был лишь одной из ребяческих выдумок Джекоба и Уилла, плодом их воображения. Джекоб пнул ногой ящики, в которых так много ночей тщетно рылся, всякий раз задыхаясь в бессильной ярости при виде пустого стула отца. Он выдергивал с запыленных полок книги и журналы, сбрасывал на пол висевшие над столом модели самолетов, сгорая от стыда за то, что так гордился, когда отец разрешил ему нанести на них кисточкой красный и белый лак.
Вернись! Ему хотелось прокричать это, чтобы было слышно на улицах, что семью этажами ниже прокладывали световые просеки в жилых кварталах, ему хотелось прокричать это в тысячи окон, вырубающих в ночи светящиеся квадраты. Но вместо этого он просто стоял среди полок, прислушиваясь к биению собственного сердца, такому громкому в тихой комнате.
Листок бумаги выпал из одной книги про авиационные двигатели. Джекоб поднял его лишь потому, что почерк на нем показался ему отцовским. Но он быстро понял, что ошибся. Какие-то значки и уравнения, набросок павлина, солнце, две луны – все это не имело никакого смысла. Кроме предложения на оборотной стороне листка:
ЗЕРКАЛО ОТКРОЕТСЯ ЛИШЬ ТОМУ, КТО НЕ ВИДИТ СЕБЯ
Зеркало. Джекоб оглянулся – и увидел себя в темном стекле. Они с отцом обнаружили это зеркало в просторных подвалах многоэтажного дома. Завешенное пропыленной простыней, оно стояло посреди старой мебели и чемоданов, набитых преданными забвению вещами, – имущества давно умерших родственников матери. Когда-то ее семье принадлежал весь дом. Даже спроектировал и построил его один из ее предков, «проявив мрачное воображение», прибавил бы отец. Уилл до сих пор боялся каменных лиц над центральным входом, что взирали на всех посетителей – глазами с запекшимся в них золотом.
Джекоб подошел к зеркалу ближе. Для лифта оно оказалось слишком тяжелым. На лестнице и по сей день видны царапины, оставленные рамой в стенах, когда трое мужчин, ругаясь и потея, заносили его на седьмой этаж. Джекоб тогда не сомневался, что это зеркало древнее всего, что ему доводилось видеть. Правда, отец, посмеявшись над этим, объяснил, что зеркала таких размеров научились производить только в шестнадцатом веке.
Стекло было таким темным, словно в нем растеклась ночь, и с такой неровной поверхностью, что самого себя с трудом узнаешь. Джекоб дотронулся до усеянных шипами усиков роз, вьющихся по серебряной раме. Цветы выглядели совсем как настоящие – того и гляди завянут.
В отличие от остальной комнаты на нем, похоже, никогда не оседала пыль. Оно висело между книжными полками мерцающим глазом – стеклянная бездна, в искаженном виде отражающая все, что оставил после себя Джон Бесшабашный: письменный стол, старые пистолеты, книги – и старшего сына.
ЗЕРКАЛО ОТКРОЕТСЯ ЛИШЬ ТОМУ, КТО СЕБЯ НЕ ВИДИТ
Что бы это значило?
Джекоб закрыл глаза. Повернувшись к зеркалу спиной, он попытался нащупать за рамой какой-нибудь замок или защелку.
Ничего.
Он снова и снова глядел в глаза только своему отражению.
Прошло немало времени, пока он сообразил.
Его ладони едва хватило, чтобы прикрыть кривое отражение собственного лица. Но прохладное стекло прильнуло к пальцам, будто только их и ожидало, и зеркало вдруг показало ему пространство, которое уже не было комнатой отца.
Джекоб оглянулся.
В незастекленное узкое окно падал лунный свет, освещая стены из грубого серого камня. Круглое помещение было намного больше отцовской комнаты. Грязные половицы были усеяны желудевыми скорлупками и обглоданными птичьими косточками, а с балок остроконечной крыши вуалью свисала паутина.
Где это он?
Джекоб подошел к окну, и лунный свет разрисовал его кожу пятнами. На шершавый карниз налипли окровавленные перья какой-то птицы, а далеко внизу он увидел обугленные стены и черные холмы, где мерцали одинокие огоньки. Исчезли море домов и освещенные улицы – все, что было ему знакомо, словно растворилось. А высоко над ним среди звезд висели две луны: та, что поменьше, рыжая, как ржавая монета.
Джекоб оглянулся на зеркало – единственное, что осталось неизменным, – и увидел в своих глазах страх. Но чувством страха Джекоб чуть ли не наслаждался. Оно манило его в неизвестные места, за запретные двери и подальше от себя самого. В нем тонула даже тоска по отцу.
Дверей в серых стенах не было, только люк в полу. Открыв его, Джекоб увидел остатки сгоревшей лестницы, которая терялась во тьме, и на миг ему привиделось, что по ней взбирается какой-то крошечный человечек. Джекоб склонился над отверстием, чтобы приглядеться, но какой-то шорох заставил его обернуться в испуге.
Сверху на него обрушилось скопление паутины, когда кто-то запрыгнул ему на плечи. Хриплое рычание походило на звериный рык, но перекошенное лицо с готовыми вцепиться ему в горло оскаленными зубами
