Зеленая жемчужина. Мэдук - Джек Холбрук Вэнс
Эйлас вздохнул. На оказавшегося в беде влюбленного молодого человека обворожительное лицо Татцель, ее грациозно-беспечная живость произвели неизгладимое впечатление.
А теперь? Он наблюдал за тем, как она готовила ужин. Ее самоуверенность сменилась упрямым недовольством – горькая действительность плена лишила ее былой энергии, притупила былое изящество.
Татцель чувствовала его пристальный взгляд и обернулась:
– Почему ты так на меня смотришь?
– Как хочу, так и смотрю.
Татцель снова отвернулась к огню:
– Иногда мне кажется, что ты сошел с ума.
– Сошел с ума? – задумчиво повторил Эйлас. – Почему же?
– Потому что только безумием можно объяснить твою ненависть ко мне.
Эйлас рассмеялся:
– С чего ты взяла, что я тебя ненавижу? – Он отпил вина из бурдюка: – Напротив, сегодня вечером я в прекрасном расположении духа. Должен признаться, я тебе благодарен.
– Если ты мне благодарен, дай мне лошадь и позволь уехать.
– Уехать – куда? Если бы я отпустил тебя одну в дикие горы, вряд ли это можно было бы назвать благодарностью. Моя благодарность, однако, носит отвлеченный характер. Точнее, ты ее заслужила вопреки самой себе.
– И снова ты бредишь, как сумасшедший, – пробормотала Татцель.
Запрокинув бурдюк, Эйлас снова хлебнул вина, после чего предложил выпить дочери герцога, но та презрительно покачала головой. Эйлас опять приложился к бурдюку, начинавшему заметно пустеть:
– Согласен, мои замечания могут показаться непонятными. Я объясню. В замке Санк я влюбился в некую Татцель, в некоторых отношениях напоминавшую тебя, но по сути дела представлявшую собой плод воображения. Этот плод воображения, этот фантазм, поселившийся в моем уме, я наделил свойствами, казавшимися мне неотделимыми от существа, наделенного такой грацией и таким, казалось бы, интеллектом.
Мне повезло. Я убежал из Санка и занялся своими делами – все еще постоянно обремененный этим фантазмом, не приносившим никакой пользы, но искажавшим мои представления. Наконец я вернулся в Южную Ульфляндию.
Почти случайно осуществились мои самые смелые мечты, и я сумел захватить тебя в плен – настоящую, а не воображаемую Татцель. И что же? Что случилось с обворожительным видением, поселившимся в моем воображении? – Эйлас прервался, чтобы запрокинуть бурдюк и прихлебнуть еще вина: – Невероятно привлекательное существо исчезло – теперь мне его даже трудно вспомнить. Настоящая Татцель существует, тем не менее и она освободила меня от тирании воображения – такова причина моей благодарности.
Искоса бросив на Эйласа быстрый взгляд, Татцель занялась приготовлением ужина. Она повернула прутья с шипящими кусками свинины, испускавшими чудесный аромат. Приготовив тесто для лепешек, она стала обжаривать грибы в жире на дне котелка, а Эйлас пошел собирать кресс, обильно произраставший у ручья.
В свое время свинина поджарилась – Эйлас и его спутница подкрепились дарами третьего яруса Сходней.
– Спирифьюме! – громко произнес Эйлас. – Уверяю тебя, наши сердца радуются твоей щедрости и полны благодарности за твое гостеприимство! Пью за твое здоровье и процветание!
На этот раз Эйлас не заметил никаких радужных лучей и никаких гармоний сфер, но когда он протянул руку, чтобы взять почти опорожненный бурдюк с вином, обмякший бурдюк туго округлился, наполнившись до краев. Эйлас попробовал вино – мягкое, сладковато-терпкое, свежее – и воскликнул: – Спирифьюме! На мой взгляд – ты лучший из богов! Если тебе когда-нибудь надоест Северная Ульфляндия, устраивайся у нас, в Тройсинете, мы всегда будем рады твоему присутствию!
Солнце еще не зашло, хотя, казалось, давно уже должны были наступить сумерки. Татцель села под деревом и рассеянно плела венок из окружавших ее многочисленных голубых ромашек. Внезапно она заговорила:
– Я думала о том, что ты сказал… И больше не могу молчать! Я должна страдать только потому, что ты что-то вообразил и не мог об этом забыть? Неудобства, опасности, унижения – все это я должна терпеть из-за какой-то фантазии? Несмотря на то, что в Санке я никогда с тобой и словом не обмолвилась…
– Обмолвилась! После того как я преподал твоему братцу урок фехтования – помнишь? Ты остановилась в галерее и расспрашивала меня.
Татцель на мгновение замерла:
– Это был ты? Я… почти забыла. И все же, чем бы я ни напоминала плод твоего воображения, действительность остается действительностью.
– А именно?
– Я – ска. Ты – потомок каннибалов. Даже в мечтах твои представления немыслимы.
– По-видимому, ты права. – Эйлас вспоминал давно минувшие дни. – Если бы я познакомился с тобой ближе еще тогда, в замке Санк, я, скорее всего, не задавался бы целью тебя поймать. Мы оба остались в дураках. Но опять же, какая разница? Ты – это ты, а я – это я. Фантазм испарился.
Девушка подняла бурдюк с вином и сделала несколько глотков, после чего выпрямилась, села на корточки и повернулась на каблуках, глядя Эйласу прямо в глаза – впервые за все время их пути ее лицо оживилось воодушевлением прежней Татцель. Теперь она говорила с лихорадочным возбуждением:
– Ты совершил такую глупость и настолько упорствуешь в своем заблуждении, что мне хочется расхохотаться! Ты преследовал меня по каменистым пустошам и вересковым лугам, заставил меня сломать ногу и причинил мне десятки унижений – и ожидаешь, что я подползу к тебе с восхищением в глазах, как благодарная рабыня, надеясь заслужить твои ласки и всеми фибрами души пытаясь стать воплощением твоей эротической мечты? Ты заявляешь, что ска не умеют быть великодушными, и в то же время ведешь себя исключительно своекорыстно! А теперь ты помрачнел, потому что я не всхлипываю, умоляя тебя проявить снисхождение. Разве это не смешно?
Эйлас глубоко вздохнул:
– Ты совершенно права. Не кривя душой, вынужден это признать. Я был движим романтической страстью, желанием осуществить мечту. Могу сказать в свое оправдание только одно – даже не учитывая тот факт, что ска захватили меня в рабство и я вправе им отомстить: началась война, и ты в плену. Если бы ска не захватили Суарах, мы не осадили бы замок Санк. Если бы ты сразу сдалась в плен, ты не сломала бы ногу, не подвергалась бы лишним унижениям и не была бы вынуждена ночевать неизвестно где в моей постылой компании.
– Чепуха! Разве, будучи на моем месте, ты не попытался бы бежать?
– Попытался бы. А на моем месте ты не попыталась бы поймать беглеца?
Татцель молчала секунд пять, глядя ему в лицо:
– Попыталась бы. И тем не менее – даже если я в плену, даже если я в рабстве, я – ска, а ты – двуногая скотина. Так оно всегда
