Император-гоблин - Кэтрин Эддисон
– Ваша светлость, реветворан произойдет через два часа после того, как зайдет луна, в Малом Дворе. Киру Атмаза проводит вас туда. Вы можете, если желаете, на время вернуться в Алкетмерет, но, может быть, вы предпочтете…
Впервые Майе послышалась неуверенность в голосе сурового служителя Улиса.
– Да? – спросил он.
– Ваша светлость, обычно свидетели реветворана перед церемонией проводят некоторое время в молитве, хотя это ни в коем случае не обязательно. Вы и лейтенант Телимедж можете пройти в Улимейре Мазан’тэйлейана.
Уши Киру слегка дрогнули, но Майя и так догадался, что ему оказали большую честь; и еще он понял, почему каноник так неуверенно говорил о молитве. Благочестие было не в моде при дворе; более того, к тем, кто посещал храмы и соблюдал религиозные обряды, относились с подозрением. Это было одной из причин, по которым Ченело была глубоко несчастна. Должно быть, каноник ждал, что его предложение будет отвергнуто; возможно, он опасался ядовитых насмешек и упреков.
Даже если бы Майя разделял настроения двора, он вряд ли отказался бы от приглашения; ведь он слышал, что посторонних редко пускают на территорию, принадлежащую мазам, в их святыни. Он не мог понять, почему ему сделали такое предложение – прежде императорам отказывали, и по крайней мере один из них в свое время явился сюда во главе армии. Он ответил:
– Это большая честь для нас. Телимедж?
– Д-да, ваша светлость.
Видимо, Телимедж еще не оправился от потрясения. Тем не менее, он почтительно поклонился и пробормотал:
– Благодарим вас, маза.
Улимейре, храм Мазан’тэйлейана, был намного больше святилища Улиса в Кето, но производил такое же мрачное впечатление: голые каменные стены, ветхая мебель, починенная неумелыми руками. Несколько маз в синих мантиях сосредоточенно молились, опустив головы; неподалеку от них в одиночестве стоял на коленях Адремаза. Услышав шаги Майи, он обернулся и поднялся на ноги.
У мага был усталый вид, прическа растрепалась, словно он в отчаянии дергал себя за волосы, но он вежливо поклонился и спокойно сказал:
– Ваша светлость, добро пожаловать.
– Благодарим вас, – ответил Майя. – Мы не хотели мешать вашим молитвам, но…
– Даджис попросил вас остаться. Вы проявили большую доброту, согласившись исполнить его просьбу.
Дело было не в доброте, а в чувстве вины, но Майя не захотел расстраивать Адремазу.
– Где мы можем посидеть, чтобы никому не мешать? – спросил он, и Адремаза отвел Майю, Телимеджа и Киру к скамье, стоявшей вдоль западной стены. Майя вздохнул с облегчением; целых два часа ему не придется ни с кем говорить, не нужно будет следить за выражением лица и вести себя как император.
Он знал всего несколько молитв Улису, распространенных в Бариджане, потому что его мать – возможно, из суеверия – рассказала ему о культе Улиса только самое необходимое. Одна из молитв не годилась, потому что ее обычно читали у постели больного; из оставшихся двух он выбрал ту, которую помнил лучше. Необходимое для общения с божеством настроение пришло не сразу, но он знал, что так обычно бывает после перерыва в молитвах. Он повторял текст без волнения, старательно, вкладывая душу в слова. Он не мог искренне простить Даджиса, но не хотел, чтобы его смерть и то, что произойдет с его душой, были…
«Страшнее того, что должно было произойти с тобой, Эдрехасивар?»
Майя вздрогнул и с отвращением отогнал эту мысль. Он второй день старался не думать о том, какую смерть ему уготовала Шеве’ан: может быть, она приказала бы убийцам обставить все как болезнь или несчастный случай? А может, отказалась бы от ненужных предосторожностей, зная, что никто не осмелится осудить ее? Он был уверен в одном: ей было безразлично, какой смертью он умрет, болезненной или мирной, быстрой или медленной. Она не дала бы ему возможности примириться с теми, перед кем он чувствовал вину.
«Даджис не собирался меня убивать», – напомнил себе Майя. Но внутренний голос немедленно возразил: «Думаешь, он бы попытался предотвратить убийство?» Майя заставил себя сосредоточиться на молитве. Все было кончено, и сейчас уже не имело значения, что сделал или не сделал бы Даджис. «То, что он сделал, уже достаточно гадко».
Майя поморщился, как будто эти суровые слова были произнесены вслух. «Мне нельзя гневаться. Император Этувераза не может позволить себе стать мстительным; начав, не сможешь остановиться».
«Улис, – взмолился он, прервав заученную молитву, – пусть мой гнев умрет вместе с ним. Освободи нас обоих от бремени его поступка. Нет, я не могу его простить, но дай мне сил справиться с ненавистью».
Улис был холодным божеством, богом ночи, теней и праха. Его любовь искали в пустоте, его милостью было молчание. Именно в этом нуждался сейчас Майя. Молчание, холод, милосердие. Он пристально смотрел на знакомое изображение раскрытых ладоней Улиса; бог, который помогал своим последователям отпускать все мирское, должен был прислушаться к императору, не желавшему всходить на престол. «Помоги мне не чувствовать ненависти», – молился он, и вскоре ему стало легче просить о мире и покое для Даджиса, о том, чтобы его преступление убрали с чаши весов в иных мирах.
Когда каноник зазвонил в огромный реветахаль, колокол смерти, и по храму разнесся низкий гул, Майя почувствовал умиротворение, насколько это было возможно в таких обстоятельствах. Следуя за Киру в Малый Двор, он не думал о гневе и мести; он искренне молился о мире для души несчастного.
Они вышли в узкий длинный внутренний двор, угрюмый и темный, зажатый между высокими стенами Мазан’тэйлейана и соседнего здания. Очевидно, по замыслу архитектора это место предназначалось для сбора дождевой воды; с крыш спускались водосточные трубы, плиты были источены ручьями, посередине тянулся желоб, прикрытый решеткой. Но именно поэтому двор был идеальным местом для реветворана. Будет нетрудно смыть кровь, думал Майя.
Сильно похолодало; Майя спрятал руки в рукава стеганой куртки и подумал, что лучше бы вместо бриллиантовых ожерелий официальный императорский костюм включал меховую шапку. Потом шагнул к Киру и прошептал:
– Вам не обязательно оставаться здесь, Киру Атмаза. Мы не хотим, чтобы вы мерзли.
– Благодарим вас за заботу, ваша светлость, – тихо шепнула она в ответ, – но нам не холодно.
Она не могла сказать ничего другого, и он это понимал; но теперь его совесть была чиста.
Ждать пришлось недолго. В противоположном конце двора открылась дверь, и появился Адремаза; за ним вышел Даджис под охраной все тех же каноников. Он дрожал всем телом, возможно, от страха, а может быть, просто от холода. Однако при виде Майи бывший телохранитель слабо улыбнулся.
Ритуал не требовал слов: каноники просто вывели Даджиса в центр двора, по очереди поклонились ему и отошли к Адремазе. Адремаза выступил вперед, обратился к Даджису со словами, которых Майя не расслышал, подал ему ритуальный клинок, реветворейс’ату, и вернулся на свое место.
Металл блеснул в свете фонаря. Ритуальное
