По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
– Не фри мне, маленький челофе-е-ек, – сказала троллиха с сильным акцентом, растягивая слова. – И убери-и-и пистолет. А то я сахочу тебя побить, софсем чуть-чуть, потому што-о-о Рождестфо-о-о.
Когда великанша взмахом руки подозвала к себе Табету, та помедлила, но в ее ситуации даже тролль представлял куда меньшую опасность. По-прежнему крепко прижимая к себе шкатулку, она прошла мимо Бартоломью Джейкса, и он, не пытаясь схватить, лишь проследил за ней взглядом. Вблизи вид у троллихи был еще более пугающий, и в то же время стоять рядом с ней было на редкость спокойно. Словно под каким-нибудь большим деревом.
– За нами не ходи, – сказала она охотнику за сокровищами, – и мальчика не ищи. Я не шелаю фитеть твое уро-о-отское лицо-о-о рятом с ним. Если да-а-а, я соскребу его с твоего черепа, как кошуру с картошки. Понял?
Охотник за сокровищами сплюнул в снег.
– Надеюсь, ты сваришь и сожрешь его, – прорычал он. – Ведь тебе подобные именно так и делают, верно? Хотя для женщины твоих габаритов у него, похоже, мяса на ребрах маловато.
Троллиха улыбнулась. Зубы у нее были почти такие же зеленые, как и волосы.
– Не сомнефаюсь, что ты фсе снаешь о людое-е-етах, маленький человек. Фы, охотники за сокрофищами, любите расхищать их пещеры ра-а-ади имущестфа фа-а-аших жертф, да? Моя тетя часто расскасыфала, што фы заманиваете путникоф к пещерам людоетоф, штобы те фсяли убийстфо на себя, а фам осталось только смыть крофь с пожиткоф.
Бартоломью Джейкс заткнул пистолет за пояс.
– Еще увидимся, – сказал он. – В другом месте. Жизнь наверняка предоставит мне случай поквитаться.
– Как скажешь. – Рука троллихи легла на плечи Табеты огромным теплым покрывалом. – И скажи тфари в тфоем кармане: если он еще раз пролезет в дом Фуентесоф, я перемелю его ко-о-ости и припрафлю ими суп.
И, взмахом руки призвав Табету следовать за ней, троллиха пошла назад, на улицу.
Троллиха представилась Боргой и больше ни слова не вымолвила за всю дорогу до Хрустальной улицы. Табета радовалась молчанию: она до сих пор злилась, что не справилась с охотником за сокровищами в одиночку. Она очень гордилась, что почти шесть лет выживала без матери, и ненавидела, когда ей напоминали, как она юна и беззащитна.
Путь на Хрустальную улицу был неблизким. Бедные кварталы у реки остались позади, и теперь они шли по району богачей с их парками и конными экипажами, с роскошными виллами и полицейскими на каждом углу, которые, замечая иловых жаворонков, с отвращением зажимали носы. Табета редко заходила в эту часть Лондры. Большинство торговцев, кому она продавала глиняные черепки или монеты, жили и работали недалеко от реки, и на фоне бархатных платьев, шуб и начищенной до блеска обуви она привычно казалась себе грязной и жалкой. Но совсем другое дело – идти по богатым улицам в компании троллихи. Это было все равно что следовать по Темзе за четырехмачтовым судном. При виде громадной женщины лица большинства людей принимали враждебное выражение, однако Табету никто не толкал и не обзывал, как обычно бывало в этом районе, а все шубы и экипажи внезапно останавливались, давая дорогу троллихе с иловым жаворонком.
Когда они наконец добрались до Хрустальной улицы, где уже больше семи веков держали свои мастерские стеклодувы, у входа в самую большую лавку их ждала Офелия. На богато украшенной деревянной двери было золотом выгравировано «23».
Кивнув Офелии, Борга пробормотала:
– Мне нужно к моим супам.
И свернула в ближайший переулок мимо торгующей на углу печеными каштанами карлицы и какого-то человека, который при виде троллихи опрокинул бочку с водой.
– Надеюсь, Борга никому ног-рук не повыдергивала и голову не проломила? – спросила Офелия. – Она прекрасная повариха, но бывает очень вспыльчивой.
– Я в ее помощи не нуждалась, – сказала Табета. Ее гордость была задета, и она до сих пор проклинала себя за то, что не оглядывалась почаще или что не обнаружила коварного дюймовика в трактире. Утешало только, что Офелия его тоже не заметила.
– Разумеется, нет. Никто из нас не нуждается в помощи, так? – сказала Офелия, копаясь в корзине перед собой. Она достала оттуда пару сапог. – Один посетитель швырнул в меня ими, вот я и оставила себе. Красивыми их не назовешь, но раз уж тебе все равно… В носки я набила газетную бумагу, потому что они явно велики.
«Нет, спасибо, – хотела сказать Табета. – Когда мне понадобится новая обувь, я ее себе куплю. За кого ты меня принимаешь, если даришь сапоги и посылаешь троллиху следить за мной? Все эти годы я прекрасно обходилась без тебя». Но ноги в сырых стоптанных башмаках к этому времени уже так замерзли, что она боялась лишиться пальцев, как лишился двух прошлой зимой Хромоножка. Сапоги Офелии выглядели довольно новыми и очень даже неплохими.
– Я найду несколько монет и заплачу за них, – сказала она, снимая свою дырявую обувь и натягивая новую. – А троллиха всегда жила в вашей семье?
Как же хорошо, когда ноги сухие!
– Нет. Отец однажды в чем-то ей помог. Они об этом не говорят, но Борга с тех пор готовит для нас. Осколок принесла?
Табета крепко обняла шкатулку:
– Да.
– Вот. – Офелия протянула ей салфетку. – Заверни осколок в нее и положи в мою корзину. Как я уже говорила, по-моему, лучше сделать так, будто он принадлежит мне.
– Почему?
Никому не доверяй, Табета.
Офелия подняла глаза к темному небу. Вновь пошел снег.
– У меня только одна рука, – сказала она, не глядя на Табету. – Попробуй-ка завязать шнурки одной рукой. Или сделать прическу. Порой приходится просить о помощи. Может, поэтому мне легче доверять другим.
«Может быть. А может, другим легче верить, если твой отец работает у королевы», – подумала Табета, но открыла шкатулку и завернула осколок в салфетку.
– Дай мне самой с ним поговорить, – сказала Офелия, когда Табета положила маленький сверток в корзину. – Артур Соамес не слишком милый человек, а в Рождество у него всегда особенно плохое настроение. По его словам, причина в том, что клиенты разбивают очень много сделанных им рождественских украшений, но, если хочешь знать мое мнение, Артуру Соамесу не нужно никаких причин для плохого настроения: просто он такой же противный, как сок можжевельника.
Офелия открыла дверь, и поднялся перезвон дюжины разноцветных стеклянных колокольчиков. Человек в лавке напомнил Табете пряничного человечка в ярости: редеющие волосы, круглые щеки, глазки-изюминки и так плотно сжатые губы, что спокойно сошли бы за тонкую полоску сахарной глазури. Когда Табета с Офелией зашли в лавку, он передвигал большие вазы на полке стеллажа.
– Офелия Фуентес! Снова ты! – встретил он ее. – Скажи матери, чтобы наконец уже научила тебя, что посетителям не разрешается бить стаканы о дурацкие головы друг друга.
Он окинул Табету таким неодобрительным взглядом, что ей нестерпимо захотелось увидеть, как одна из тщательно расставленных им ваз разлетается на мелкие осколки на его пряничной голове. Но одно ей приходилось признать: его лавка была полна чудесных вещей из стекла, каких она никогда в жизни не видела. Рождественская ель, занимавшая почти треть лавки, была плотно увешана стеклянными шарами всех цветов радуги. На вечнозеленых ветвях расправили крылья стеклянные ангелы, рядом висели стеклянные пакеты, перевязанные стеклянными лентами,
