По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
– Всякому уличному отребью вход в мою лавку запрещен, Офелия, – сказал он. – Кто это? Очередной благотворительный проект твоей матери?
О да, Табете хотелось разбить о его голову не одну вазу!
– Он работает так же усердно, как вы, сеньор Соамес, – возразила Офелия, выкладывая на прилавок вещи из корзины.
– И поэтому от него так воняет дохлой рыбой и корабельной смазкой? – Поправив стеклянного дракона на ели, стеклодув встал за прилавок. – Сколько стаканов на этот раз?
– Десять. И шесть суповых мисок. И еще… вот это.
Офелия развернула осколок, и свет освещающих лавку газовых ламп заиграл в нем, как в кусочке льда.
Склонившись над осколком, Артур Соамес долго молчал.
– Быть не может! – наконец пробормотал он. – Обломок того…
– К сожалению, нет, – перебила его Офелия. – Это всего лишь осколок его копии. Они, как вы, наверное, помните, были в большой моде во времена маминой юности. Но этот бокал все же очень ценен для нее как воспоминание, потому что его подарил мой отец, а сейчас один из хобов его разбил. Пожалуйста, сеньор Соамес, восстановите его, пока она в Метрагрите.
О, она была очень талантливой лгуньей. Даже Табета ей почти поверила.
Артур Соамес достал из ящика увеличительное стекло. Оправленная в золото линза была больше кулака Табеты.
– Никогда не понимал, как такая разумная женщина, как твоя мать, может работать с хобами, – пробормотал он, наставляя лупу на осколок. – У них воробьиные мозги, и ведут они себя совсем как дети. Копия, говоришь… что ж, тогда это поразительно хорошая копия. Гравировка, без сомнения, дело рук большого мастера.
– Да, мама всегда очень гордилась этим бокалом. – Офелия говорила очень непринужденно, словно недоверчивое уточнение Артура Соамеса ее ни капли не волновало. Табета невольно почувствовала некоторое восхищение.
– Твоя мать – цветок, который завянет под нашими вечными дождями. Ну да у твоего отца есть кое-какой опыт в том, как сохранять жизнь тропическим растениям в нашем климате. Я слышал, что королева питает большую слабость к экзотическим растениям. – Стеклодув перевернул осколок, чтобы рассмотреть его с обратной стороны, и Табета увидела у него на пальцах волдыри от ожогов. Ничего удивительного, если учесть, что ему приходится работать с огнем.
– Однажды я сделал для твоей матери рождественское украшение в форме солнца, – пробормотал Артур Соамес. – У него было девяносто девять лучей, выдутых из светло-желтого стекла. Интересно, что с ним стало. Уверен, что эти дурацкие хобы разбили и его. – Он поднял голову. – А где другие осколки этой копии?
– Солнце по-прежнему висит у нас на елке, – ответила Офелия. – А что касается бокала: хобы выбросили все остальные осколки, чтобы скрыть свою оплошность. Большое счастье, что я хоть этот нашла у мамы под кроватью.
Ложь так легко слетала с ее губ, словно рождалась прямо на языке.
– У наших зим одно большое преимущество: они значительно сокращают количество хобов, – заметил Артур Соамес. – Уверен, что последняя эпидемия тифа вызвана именно ими. Они не моются и размножаются, как мыши. Меня прямо передергивает от мысли, что кто-то из них мог бы работать в моей мастерской.
– А кто же тогда помогает вам с огнем и печью? – Любопытство в Табете пересилило ее неприязнь к стеклодуву. – У вас только люди в помощниках?
Артур Соамес поднял на нее глаза с таким удивлением, словно заговорила рыба:
– Каждый уважающий себя стеклодув работает исключительно с огненными эльфами. Они гораздо быстрее плавят стекло и не обжигают о него руки.
Положив осколок в маленькую шкатулку, он поставил ее рядом с разбитыми мисками и стаканами Офелии.
– Сделать из осколка новый бокал – это сложный процесс, кроме того, нужно подгонять гравировку. Поэтому я бы сказал… – Наморщив лоб, он нацарапал на листе бумаги несколько цифр. – Шиллинг за бокал, три пенса за все остальное. И если ты рассчитываешь на скидку, то нет, я не делаю их и в Рождество.
Табета увидела, что Офелия тяжело вздохнула. Шиллинг. Чтобы его заработать, нужно продать не одну миску супа. Но когда Офелия ответила, голос ее вновь прозвучал невозмутимо:
– Хорошо. Можно я сейчас оплачу половину, а другую – на следующей неделе?
Нахмурившись, Артур Соамес бросил взгляд на осколок:
– Если никому не будешь рассказывать, что я предоставил тебе эти особые условия. Завтра все будет готово. Заказ доставит один из моих рассыльных, хотя уже сейчас так и слышу их жалобы на то, что заставляю работать в Рождество.
Он указал на короткую руку Офелии, когда она вешала на плечо корзину.
– Я сказал твоей матери, что могу сделать тебе прекрасную руку из стекла. И цену предложил хорошую.
Офелия одарила его улыбкой, такой же холодной, как кружащиеся за окном снежинки:
– Большое спасибо, сеньор Соамес, но я в первую же неделю разобью как минимум один палец. К тому же в этом городе девушек с одной рукой намного меньше, чем с двумя. С Рождеством!
Офелия закрыла за собой дверь лавки Артура Соамеса. У входа в лавку на другой стороне улицы хор пел рождественскую песню о мире во всем мире. Одежду поющих покрывали мерцающие стайки блуждающих огоньков. Их привлекали даже несколько капель меда. Табета знала об этом от Беззубого Гарри. Тот в праздники каждый вечер зарабатывал пением рождественских гимнов и утверждал, что это приносит ему доход, в два раза превышающий доход илового жаворонка. Но Гарри одарен ангельским голосом – хотя в остальном ничего ангельского в нем нет.
Как ты лишилась руки? Этот вопрос вертелся у Табеты на языке с первой минуты, как она увидела Офелию. Несколько раз ей удавалось подавить искушение задать его, но вопрос так и просился наружу, словно обжигал ей рот. Казалось, Офелия это почувствовала. «Ну вот, и ты туда же», – говорил ее взгляд, и Табета пожалела, что не сумела скрыть любопытство.
– Я такой родилась, – сказала Офелия. – Ведь и ты, возможно, родилась в мужской одежде? – Она так запросто обмотала шарф вокруг шеи, что Табета могла бы поклясться: руки у нее две. – Хочешь подождать бокал у нас в трактире или у тебя есть более теплое местечко, которое ты называешь своим домом?
Блуждающие огоньки расплылись перед глазами Табеты. Слезы. «Возьми себя в руки! – обругала она сама себя. – Немного рождественского настроения – и ты уже ревешь».
– Ну, вообще-то, там не особенно тепло, – глухо сказала она, – да и домом я бы это не назвала.
– Тогда пойдем со мной, – позвала Офелия.
Но, обернувшись, она увидела, что Табета по-прежнему стоит у лавки Соамеса.
– Я верну тебе деньги, – сказала Табета старшей девочке. – Каждый пенни. Не сразу, но верну.
– Не вернешь, если мы сегодня вечером насмерть замерзнем на таком морозе, – возразила Офелия. – Поторопись, а то я пожалею, что тебя пригласила.
Однако Табета даже не пошевелилась.
– Ты завзятая врунья.
Офелия взглянула на нее черными как ночь глазами.
– Что правда, то правда, – сказала
