По серебряному следу. Дворец из стекла - Корнелия Функе
Кивнув, хоб исчез, а Офелия смахнула с носа пылевого эльфа. В его крылышках преломился свет, и они замерцали всеми цветами радуги.
– Если хочешь совета, хотя он и не от моей матери: не рассказывай никому, что нашла осколок этого бокала.
– Конечно не буду. Ты что, меня совсем за дурака держишь?
– Ну, мне же ты рассказал.
Нет, Табета решительно не понимала, нравится ли ей Офелия.
– Что ж, в любом случае в одном-единственном осколке наверняка не много волшебства. – Офелия засунула в рот ложку супа. – Наверное, чтобы волшебство сработало, из него нужно сделать новый бокал.
Ну конечно! Табету ужасно рассердило, что она сама об этом не подумала.
– Тебе правда нравится так одеваться? – спросила Офелия, указав на ее грубые штаны и мятую куртку.
Табета замерла.
– Ты о чем? – Она почувствовала, что ее разоблачили, и голос охрип от стыда.
Офелия заглянула ей прямо в глаза, и она не знала, как ответить на этот взгляд.
– Никто не замечает, да? До чего же люди глупы. – Подняв короткую руку, Офелия стерла со щеки блуждающий огонек. – Смотрят на тебя, а на самом деле не видят. Но я тебя вижу. Мать всегда говорит: «Офелия, не смотри на мир так пристально». А как? Мне всегда было интересно, каково это – ходить с короткими волосами. Я каждое утро трачу целую вечность на то, чтобы причесать свои.
Табета не понимала, что чувствует. Может, облегчение от того, что кто-то наконец знает правду? Или раздражение, что ее тайну раскрыли с такой прямотой?
– Спасает от вшей, – холодно ответила она, подумав: «И мужчины руки не тянут». Хотя и не знала, оценила бы Офелия это преимущество. Зачем еще нужны губная помада и румяна, если не для того, чтобы эти руки привлекать?!
– И да, мне нравится эта одежда, – прибавила она. – Юбки всегда меня раздражали. Отец не хотел пускать меня в лодку, потому что в них очень легко утонуть. – Правда, его не спасли ни брюки, ни мужская сила, которой он так гордился.
– У тебя наверняка будут роскошные волосы, если ты их когда-нибудь отрастишь. – Офелия пригладила свои длинные каштановые. – Я всегда мечтала о рыжих волосах. Как у ведьм.
Она носила высокую прическу, как у взрослых женщин. Табета была вынуждена признать, что смотрится это красиво. И то, как каждая прядка светится из-за блуждающих огоньков. Она попыталась представить, как бы сама выглядела с такой прической, в длинном облегающем фигуру платье вместо скрывающих грудь многочисленных слоев тряпок, с красной помадой на губах и…
…с одной рукой.
Офелия одернула кружевную отделку рукава на левой руке. Похоже, отсутствие руки ее особо не беспокоило; она, может, и вспоминала об этом, только разговаривая с малознакомыми людьми.
– Если хочешь, я могу отвести тебя к одному стеклодуву… он восстанавливает наши разбитые миски и стаканы.
Табета засунула газетную вырезку в один из мешков у себя на поясе.
– Спасибо, – пробормотала она. – Я подумаю.
Но что тут думать! Стеклодув слишком дорого возьмет за свои услуги. «Какого черта! – мысленно сказала она себе, чтобы унять разочарование. – Я всегда могу отнести осколок охотнику за сокровищами. Все равно волшебство в нем, наверное, не особо сильное. Бокал, дарующий свинец и золото… нет, точно нет».
Два хоба устроили на стойке потасовку, столкнули с нее пустую миску Табеты, и Офелия парой резких слов призвала их порядку. Хобы любят подраться. Они значительно сильнее, чем можно судить по их росту, настолько сильные, что некоторые букмекеры устраивают их бои с собаками и делают на них ставки. По слухам, эти бои любит даже королева. Хромоножка утверждал, что специально для них она приказала соорудить арену у себя во дворце и что хобы поразительно часто выживают в этих боях, хотя в качестве оружия им разрешается использовать только швейные иглы.
– Хобы дерутся, гости ссорятся… тут всегда что-нибудь да бьется. – Нахмурившись, Офелия наблюдала, как хобы подметают осколки миски. – Эту, похоже, уже не восстановить. А что, если я отнесу стеклодуву ту посуду, которую еще можно склеить, и, чтобы избежать неприятных вопросов, сделаю вид, будто твой осколок тоже от какой-то моей вещи?
На улице по-прежнему шел снег. Некоторые снежинки налипали на окна – крошечные снежные человечки, чьи хрупкие тельца мерцали, словно хрусталь. Если удается их поймать, они дарят замерзшим пальцам блаженное тепло, но делать это нужно очень осторожно: ножки и ручки у них острые, как лезвия бритвы.
Табета, никому не доверяй. Только эти слова да еще старая шаль и остались ей в наследство от матери. Та прошептала их с последним вздохом, и Табета старалась следовать ее совету. Но так жить тяжело, и однажды одиночество оказалось настолько непереносимым, что она доверилась одному мальчишке постарше. А тот продал ее трубочисту, который зажигал под ней огонь, если она карабкалась по трубе недостаточно быстро. С чего бы ей доверять едва знакомой девчонке со странным акцентом и красно-зеленым лаком на ногтях единственной руки?
– Ну ладно, – пробормотала Табета. – Где у этого стеклодува мастерская? На Хрустальной улице? – Там располагались большинство стеклодувов.
– Да, дом двадцать три. У тебя осколок с собой?
Табета с пренебрежительной улыбкой покачала головой. Разумеется, нет. Свои находки таскают с собой только дураки.
– Хочешь, я схожу с тобой? Мы можем вместе его забрать, – предложила Офелия. – В Рождество на улицах этого города вовсе не безопаснее, чем обычно, а осколок может действительно оказаться довольно ценным.
– Нет, все в порядке, – возразила Табета. Никому не доверяй. – Я привыкла всюду ходить одна. — И сомневаюсь, что однорукая девчонка в красивом платье окажется хорошей поддержкой…
– Засунь осколок в снег! – крикнула ей вдогонку Офелия. – Если снег не растает, он не от того бокала. По крайней мере, так утверждают в газете.
* * *
После теплого трактира холод, словно бритвой, вспорол лохмотья Табеты – суровое напоминание о том, что негоже слишком долго расслабляться в тепле. Даже луна над крышами напоминала ледяной диск, и Табета радовалась, что до места, где она прячет свои находки, идти не слишком далеко. Как и большинство иловых жаворонков, находки она хранила на безопасном расстоянии от места ночлега: там-то ворам ее отследить легко.
На улицах толпился народ: семьи на прогулке, колядующие и нищие, питающие в сочельник надежду на особое сочувствие. Производители игрушек продавали с пестрых светящихся тележек оловянных солдатиков и игрушечные часы, а голодные музыканты окоченевшими пальцами – кто искусно, а кто не очень – исполняли рождественские гимны. Поначалу Табета останавливалась на каждом углу, как делала всегда, чтобы убедиться, что ее никто не преследует, но вскоре перестала: среди множества лиц невозможно было кого-то запомнить.
Не все, что выкапывали иловые жаворонки, удавалось продать, но многие из них все равно не выбрасывали менее ценные находки. Иногда осколок какой-нибудь покрытой глазурью тарелки позволял заглянуть одним глазком в давно забытые времена или в закрытый для них мир, где люди серебряными ложками вкушают еду из искусно расписанной посуды. Табета хранила свои сокровища в пустой бочке на заросшем сорняками заднем дворе заброшенного дома со следами пожара
