Знак Единорога. Рука Оберона - Роджер Желязны
На втором этаже тишина. Ниже – слабый шум. Добрых снов, леди. Кругом и снова вниз. Интересно, узнал ли Рэндом что-нибудь важное? Скорее всего, нет, иначе он или Бенедикт уже вышли бы на связь. Если, конечно, с ними все в порядке. Но нет, глупо искать лишние поводы для волнений. В должное время все прояснится, а мне и так осточертело ходить вокруг да около.
Первый этаж.
– Уилл? – окликнул я. – Рольф?
– Лорд Корвин!
Услышав мои шаги, оба стражника изобразили профессиональную выправку. По лицам их было видно, что все в порядке, но проформы ради задал вопрос.
– Все спокойно, лорд Корвин, – ответил старший.
– Вот и отлично, – сказал я и двинулся дальше, входя в мраморный обеденный зал.
Получится, я был в этом уверен, если только время и сырость не совсем уничтожили его. И тогда…
Я вошел в длинный коридор, где с обеих сторон надвинулись пыльные стены. Тьма, тени, мои шаги…
Я подошел к двери в конце коридора, открыл ее, шагнул на площадку. И снова вниз, по спирали, мимо редких светильников, в пещеры Колвира. Рэндом прав, решил я. Если срезать все как раз до подземелий, обнаружится близкое соответствие между тем, что осталось, и местоположением того Про-Образа, где мы побывали нынешним утром.
…И вниз. Повороты и спуск во мрак. Залитый светом факелов и фонарей сторожевой пост прорезался застывшей декорацией. Я ступил на пол и шагнул к цели.
– Добрый вечер, лорд Корвин, – промолвил худой, трупного облика тип, который, опираясь на стеллаж, ухмылялся, стискивая в зубах тлеющую трубку.
– Добрый вечер, Роджер. Как дела в подземном царстве?
– Крыса, летучая мышь, паук. Больше ничто не шевелится. Мирно.
– Ты доволен постом?
Он кивнул.
– Я пишу философский роман с элементами ужаса и болезненности. Над этими элементами я здесь и работаю.
– Подходяще, – согласился я. – Мне понадобится фонарь.
Он взял один со стеллажа и зажег от своей свечи.
– В романе будет счастливый конец? – поинтересовался я.
Роджер пожал плечами.
– Я буду счастлив.
– Я имею в виду – добро восторжествует и герой с героиней окажутся в постели? Или ты прикончишь всех?
– Это было бы нечестно, – ответил он.
– Ладно, не важно. Может, как-нибудь и прочитаю твой роман.
– Может быть, – проговорил он[37].
Я взял фонарь и пошел туда, куда не ходил уже давно. Оказывается, мой мысленный дальномер по-прежнему определял расстояние по эху шагов.
Вскоре, двигаясь вдоль стены, я определил нужный коридор и свернул туда. Дальше оставалось просто считать шаги. Ноги сами знали путь.
Дверь моей старой камеры была чуть приоткрыта. Я поставил фонарь на пол и обеими руками налег на дверь, открывая ее во всю ширь. Она подавалась неохотно, с ржавым стоном. Затем я поднял фонарь повыше и вошел внутрь.
Тело мое онемело. Желудок скрутило. Начался озноб. Я едва поборол желание выскочить и драпануть прочь. Подобной реакции я от себя не ожидал. Я боялся хотя бы на шаг отойти от этой тяжелой, обитой латунью двери – а вдруг она замкнется, лязгнув запертым засовом. Крошечная грязная клетушка ввергла меня в краткий ступор чистейшего ужаса. Я заставил себя сосредоточиться на частностях: дыра в полу, которая заменяла мне уборную; черное пятно, где я развел костер в последний день… Я провел левой рукой по внутренней поверхности двери и обнаружил те царапины, которые некогда сотворил черенком заточенной ложки. Мои руки еще помнили, чего это им стоило. Потом наклонился, чтобы рассмотреть свою работу поближе. Бороздки были далеко не такими глубокими, как казалось мне тогда, во всяком случае, по сравнению с толщиной двери. Я только сейчас осознал, как преувеличивал свои слабые силы в стремлении вырваться на свободу. Затем я отошел от двери и посмотрел на стену.
Рисунок сильно поблек, сырость и пыль хорошо потрудились. Но я все еще мог разобрать очертания маяка Кабры в рамке из четырех канавок, прочерченных все тем же черенком ложки. Магия еще была здесь, та сила, что позволила мне перенестись на свободу. Я чувствовал ее, не взывая к ней.
Я повернулся к другой стене.
Этот набросок сохранился еще хуже, чем маяк, но ведь и нарисован он был в ужасной спешке, при свете последних нескольких спичек. Понять, что именно там изображено, я уже толком не мог, хотя память и подсказала некоторые скрытые от взгляда подробности. На рисунке был не то кабинет, не то библиотека, стены подчеркнуты книжными полками, на переднем плане – письменный стол, за ним глобус. Может, стоит рискнуть и попытаться стереть пыль?
Я поставил фонарь на пол и вернулся к рисунку на другой стене. Уголком одеяла осторожно протер участок у фундамента маяка. Линия стала четче. Я еще раз протер рисунок, надавив чуть сильнее. Неудачно. Я уничтожил примерно дюйм рисунка.
Я сделал шаг назад и оторвал широкую полосу от края одеяла. Сложил остаток в подобие подушки и встал на колени. Затем медленно и осторожно принялся за работу над маяком. Нужно было точно понять, как это делается, прежде чем пробовать очистить другую картину.
Через полчаса я поднялся, потянулся, сделал несколько наклонов и растер ноги, возвращая их к жизни. То, что осталось от маяка, стало чистым. К сожалению, я уничтожил процентов двадцать рисунка, пока научился ощущать текстуру стены и понимать, с какой силой нужно нажимать. Вряд ли получится улучшить результат.
Фонарь мигнул, когда я передвинул его. Я развернул одеяло, вытряхнул, оторвал еще одну полосу. Сложил новую подушку, встал на колени перед вторым рисунком и принялся за работу.
Через некоторое время я вскрыл то, что от него осталось. Совсем забыл про череп на столе, пока осторожное прикосновение тряпки вновь не обнажило его. А еще угол у дальней стены и высокий подсвечник… Я отодвинулся от стены. Дальше отчищать слишком рискованно. Да и незачем, пожалуй. Похоже, тут все, что было.
Фонарь снова замигал. Этот гад Роджер не проверил уровень керосина. Я встал, держа фонарь у левого плеча.
