Знак Единорога. Рука Оберона - Роджер Желязны
– Я начинаю понимать, – сказала Виала. – Это не просто Амбер для вас. Это место плюс все остальное.
– Место плюс все остальное – это и есть Амбер, – подтвердил я.
– Ты говоришь, что ненависть твоя умерла вместе со смертью Эрика, а желание заполучить трон умерилось в свете новостей, которые ты узнал.
– Именно так.
– Тогда я, кажется, понимаю, что движет тобой.
– Мною движет желание стабильности, – сказал я, – и еще некоторое любопытство… и желание отомстить нашим врагам…
– Долг, – сказала она. – Ну конечно.
Я фыркнул.
– Было бы удобно надеть такую личину. Но на самом деле лицемерие – не по мне. Вряд ли я такой уж верный сын Амбера – или Оберона.
– Твой тон гласит, что ты не желаешь выглядеть таковым.
Я закрыл глаза. Закрыл, чтобы присоединиться к ней в темноте, ненадолго вспомнить тот мир, где за векторы восприятия отвечают отнюдь не световые волны. И я понял, что Виала была права насчет моего тона. Почему я так упорно отказывался от мысли о долге, когда прозвучало такое предположение? Мне ведь нравится, когда меня хвалят за доброту, честность, благородство и ум, если я это заслужил – а порой, даже если не заслужил, – как и всякому другому. Что же задело меня при упоминании моего долга по отношению к Амберу? Ничего. Так в чем же дело?
Отец.
Я больше ничем ему не обязан и еще меньше должен. В конечном счете именно он виноват в теперешнем положении дел. Он настругал огромный наш выводок, не обеспечив должного порядка наследования, он был менее чем добр ко всем нашим матерям, и после этого ожидал от нас преданности и поддержки. Он играл фаворитами, а на самом деле, похоже, играл всеми нами, натравливая друг на друга. Потом он влип во что-то, с чем не сумел справиться, и бросил королевство в полном раздрае. Зигмунд Фрейд давным-давно сделал мне прививку от всяких общих обид, какие могли бы стать препоной в семейных отношениях. По этой части претензий у меня не было. Факты – дело иное. Не любить своего отца просто потому, что он не дал мне оснований его любить? Такого я сказать не мог, более того, похоже, его-то стремления как раз были противоположными… Хватит. Я понял, что так задевало меня при упоминании о долге: его объект.
– Ты права, – сказал я, открывая глаза и глядя на Виалу, – и я рад, что ты сказала мне об этом.
Я поднялся.
– Дай мне руку.
Виала протянула правую руку, и я поднес ее к губам.
– Спасибо, – произнес я. – Ленч был замечательный.
Я повернулся и пошел к двери. Когда я оглянулся, лицо Виалы заливал румянец, она улыбалась, все так же держа руку приподнятой, и я начал понимать, отчего Рэндом так изменился.
– Удачи тебе, – проговорила она, услышав, что я остановился.
– … И тебе, – отозвался я и быстро вышел.
Дальше по плану у меня был Бранд, но я просто не смог заставить себя навестить его. С одной стороны, не хотелось встречаться с ним, когда усталость притупила мозги. С другой – разговор с Виалой был первым приятным событием за последнее время, и раз я сейчас воспрял духом, этот круг можно и пропустить.
Я поднялся по лестнице и прошел по коридору в свою комнату, думая, конечно же, о ночи длинных ножей. Повернул новый ключ в новом же замке. В спальне задернул шторы, закрываясь от полуденного солнца, разделся и лег в постель. Как и раньше, после стресса в ожидании еще большего стресса сон не шел. Я долго ворочался, перебирая в памяти дела последних дней, а также кое-что из далекого прошлого. Когда же я в конце концов уснул, сны мои были отражением тех же событий, включая наваждение моей старой темницы, царапающееся из-за двери.
Проснулся я уже затемно и действительно почувствовал себя отдохнувшим. Напряжение улеглось, неспешные мысли были куда более мирными. А по задворкам моего разума танцевал крошечный заряд приятного возбуждения. Это был императив, вертящийся на кончике языка, намек, похороненный глубоко в…
Да!
Я сел. Потянулся за одеждой и стал одеваться. Пристегнул к поясу Грейсвандир. Свернул одеяло и сунул под мышку. Ну конечно…
Разум был ясен, и даже в боку перестало пульсировать. Я понятия не имел, как долго проспал, и смотреть на часы смысла не было. Посмотреть мне следовало на нечто куда более важное, и я давно должен был это увидеть – да, собственно, когда-то и видел, однако смешение времен и событий стерли это из моей головы. До сегодняшнего часа.
Я запер за собой дверь и двинулся к лестнице. Светильники мигали, а блеклый олень, столетиями умирающий на гобелене справа, оглядывался через плечо на таких же блеклых псов, что примерно так же долго преследовали его. Порой мои симпатии были на стороне оленя, однако обычно я всем сердцем был за псов. Надо бы как-нибудь отдать этот раритет на реставрацию.
Вниз по лестнице. Снизу ни звука. Значит, уже ночь. Хорошо. Прошел еще один день, а мы пока живы. Возможно, даже стали несколько мудрее. Хотя бы настолько, чтобы осознать: есть многое, что нам только предстоит узнать. Скажем, надежда. Вот чего мне недоставало, когда я выл от боли в той проклятой темнице, прижимая руки к выжженным глазам. Виала… поговорить бы мне с тобой в те дни хоть несколько минут. Но я узнал то, что узнал, в гнусной школе, и даже щадящий курс обучения не сумел бы мне привить твоего милосердия. И все же… трудно сказать. Я всегда чувствовал, что я больше пес, чем олень, больше охотник, чем жертва. Ты могла бы научить меня кое-чему, что
