Пустая - Яна Летт
– Не думал, что ты так законопослушна. Ты же понимаешь, что все это время я веду к тому, что случилось вчера, да?
– Ты выбрал непростой путь.
– Вот уж верно. – Лестер поболтал ложечкой в миске, мороженое в которой окончательно превратилось в неаппетитную разноцветную жижу. – Брина, я стал блюстителем не только потому, что это – хороший путь подняться выше, вернуть моей семье статус, положение, деньги… Мой отец очень сдал после смерти мамы. Я должен заботиться о нем – больше некому. И все же… это не единственная причина. Мне хотелось стать частью системы, чтобы принести Бирентии примирение. Подняться достаточно высоко, чтобы однажды сказать тем, кто может услышать: больше так продолжаться не может. Политика служителей Отпустившего ведет только к большему раздору. И, может, это даже хорошо, верно? Куда хуже было бы, если бы все, как один, соглашались с необходимостью уничтожать таких, как надмаг, который меня спас… Или таких, как ты. Ведь еще недавно это происходило сплошь и рядом. Если бы не Судья, это продолжалось бы и по сей день. Мне хочется верить, что он и дальше будет вести Бирентию к чему-то лучшему. Он имеет влияние на правителя. И мне хочется верить, что однажды я тоже буду иметь влияние… И тоже смогу кого-то спасать.
Это была впечатляющая речь – и я уже поняла, к чему именно она вела меня.
– Лестер… Я не хотела…
– Не надо. – Он вдруг коснулся моей руки у самого рукава, и кожу словно солнцем обожгло. – Не рассказывай мне ничего, ладно? Я не хочу знать, во что ты ввязалась. Но мне кажется, ты и сама видишь: Судья – хороший человек. Он трудится на благо Бирентии. На благо пустых. Он с теплом отнесся к тебе, это видно. Я уверен, что ты не хочешь платить ему неблагодарностью.
– Я не…
– Я не хочу ничего знать, – твердо повторил он. – Может, кто-то сбил тебя с толку. Может, тебе стало любопытно. Может, все это просто случайность… Я не прошу тебя объяснять.
– Тогда о чем ты просишь?
– Отступи, – просто сказал он. – Брина… пожалуйста, остановись. Не испорти все.
Глупо, но в тот момент я могла думать только об одном: Лестер все еще не убрал руку.
Остатки мороженого в мисках превратились в лужицы окончательно и бесповоротно. Кто-то хрустел гравием, ступая по дорожке. Где-то в глубине живой изгороди звонко вскрикнула незнакомая птица.
А я молчала – потому что не знала, что ответить. И сидела неподвижно – потому что больше всего на свете боялась, что Лестер уберет руку.
Мы возвращались на Часовую площадь в молчании, но у самых ворот я не выдержала – заговорила.
– Лестер… Спасибо, что не выдал меня. Я не хотела, чтобы у тебя были неприятности. Правда. Я… я понимаю, как твоя работа важна для тебя. Мне нравилось служить… – «Потому что я была в твоей команде». Эти последние слова, так ярко вспыхнувшие в сознании, было трудно произнести вслух. Я так и не решилась.
– «Нравилось», – повторил он. Здесь, в тени, его взгляд под очками казался особенно цепким – и встревоженным одновременно. – Брина, тебе необязательно прекращать. Забудем о том, что случилось. И оставайся. Этого хочет Судья. Ребята тоже к тебе привыкли. Твое место здесь, с нами.
– Ты тоже этого хочешь? – В кои-то веки язык опередил мысль, и вот я уже впервые в жизни чувствую себя круглой дурой и ощущаю, как на щеках расцветает румянец. Наверняка не такой ровный и красивый, как у Прют, – блеклый, болезненный, неровными пятнами… Но даже такой румянец выдал бы меня с головой, если бы Лестер его заметил. К счастью, теперь он смотрел только себе под ноги, как будто обнаружил что-то невероятно интересное на носах собственных сапог.
– Как ты думаешь, почему я не сообщил Судье или кому-то из старших по званию о том, что увидел? Почему вместо этого двигал с тобой шкаф?
– Я не знаю, но…
– Правильно, потому что я идиот, – пробормотал он, совершенно меня не слушая. – Увидимся, Брина.
Он зашагал прочь, не оглядываясь, почти срываясь на бег, а я стояла у входа в парк, как приколотая, и вид у меня, должно быть, был преглупый.
Домой я возвращалась как на крыльях. В голове у меня снова и снова звучало «Правильно, потому что я идиот» – на все лады, будто это была сладчайшая музыка. Я даже один раз тихо прошептала это, убедившись, что рядом нет прохожих.
Я боялась поверить в то, что было у меня на уме. Другие краснели, когда им нравился кто-то, вели себя глупо или заикались, накручивали прядь на палец или неуместно шутили, слишком громко смеялись или отвечали невпопад… Но впервые мне не нужно было наблюдать за другими, чтобы понять, как именно что-то устроено.
Мне нравился Лестер – и отчего-то липкий ужас крался по спине при одной мысли о том, что и я могу нравиться ему.
Что, если?.. Я ничего не знала о том, как вести себя, чтобы все не испортить. Одинаково страшно было сделать что-то не так – и не сделать ничего.
Все становилось слишком сложно – и тут я вспомнила о Сороке и Прют. В последние разы, что я видела их вместе, оба выглядели довольными, даже счастливыми. Эти многозначительные улыбки, которые Сорока посылал ей через мою голову, этот румянец на щеках Прют и то, как она теребила волосы или пощипывала нижнюю губу, задумчиво глядя вдаль и забыв о своих бумагах… Прежде Прют была сосредоточенна и точна, как выпущенная стрела. Если уж и она стала путаться в расписании своих кровавых опытов и забывать вернуть книги, взятые из университетской библиотеки, значит, у них с Сорокой точно все сладилось. Трудно было представить более странную парочку, но я надеялась, что угадала правильно, потому что любила их обоих.
И если это правда, Прют непременно подскажет мне, как быть.
Ободренная этой мыслью, я впервые за долгое время решилась пойти в университетский городок. Я надеялась, что теперь Лабеллия не станет вредить мне – а значит, меня могли и впустить по разовому пропуску.
Удача мне благоволила – привратник оказался мне знаком и, поворчав немного, разрешил войти.
Я миновала дубовую аллею одним махом. Добежала до нужного корпуса и забарабанила в дверь. Прют открыла тут же, как будто стояла по ту сторону и ждала, пока я постучу.
– Лекки! – Вид у нее был такой, что я мигом забыла о Лестере.
Волосы всклокоченные, руки, нос и даже шея перемазаны чернилами, юбка испачкана чем-то зеленым. А еще в руке у нее был платок – платок Судьи, тот самый, в который были завернуты монеты Лабеллии; я узнала его с первого взгляда. Кажется, она была так увлечена, что мое появление ее ничуть не удивило.
– Что случилось?
– Проходи скорее. Я ничего не понимаю, но поняла бы с минуты на минуту – если бы ты не начала ломиться…
– Ну, прости…
Прют закатила глаза:
– Ох, Лекки… Давай, заходи и садись. Скорее.
Все в комнате было перевернуто вверх дном – как обычно, когда ее хозяйку охватывал прилив вдохновения.
Я послушно пробралась через пробирки и горелки, стеклышки и бумаги, забралась на кровать Прют с ногами и приготовилась слушать. Было ясно: до Лестера сегодня мы доберемся нескоро – если доберемся вообще.
– Я изучила то, что мы нашли в доме Вайса, и есть странности. – Как обычно, Прют говорила без долгих предисловий. Платок в ее руках – перемазанный теперь не только слезами Лабеллии, но еще и чернилами – трепетал, как знамя. – Я разложила на составляющие пыль, которую собрала у него дома. Как ты помнишь, образцы были взяты с мебели, которой он касался даже при нас. Прикроватный столик – люди всегда трогают эти свои прикроватные столики, верно? – Прют потерла нос, морщась, как будто привычки людей несказанно ее раздражали.
– Верно, – на всякий случай согласилась я.
– Так вот. В составе действительно нашлись частички кожи. Они принадлежат мужчине и женщине. Очевидно, старику и той домоправительнице – или кто она там, – которая нас встретила. На мешочке тоже обнаружились частицы кожи – помимо той, из которой он сделан, само собой, и которая принадлежала корове
