Пустая - Яна Летт
– Привет, Брина. Пройдемся? Рядом прекрасный парк, и там можно поесть мороженого.
Я вдруг с изумлением поняла, что он тоже волнуется – да еще и похлеще меня. Даже издалека от него пахло тревогой, и я заметила, что он нервно притопывает, а его взгляд под очками перебегает с брусчатки на часы, избегая встречаться с моим.
Чего он боится? Не сторговаться? Узнать что-то, чего знать, может, и не хочется?
Мне стало грустно.
Мы пошли в сторону парка, подальше от людских глаз и ушей, держась на почтительном расстоянии друг от друга.
В парке было тенисто и прохладно, куда прохладнее, чем на площади, – я порадовалась, что накинула китель. Над нашими головами, возбужденно цокая, промелькнула рыжей искрой в темной листве белка. Гравий хрустнул под ногами, где-то за кустами журчал поливальный ручеек. В остальном здесь было тихо – и люди нам почти не встречались; видимо, в выходной они предпочитали Сердце города, его шумные улочки, полные развлечений и суеты.
Я ждала, что Лестер заведет разговор, но он упорно молчал, и так, молча, мы дошли до красно-белой палатки мороженщика. Лестер купил две мисочки, которые потом полагалось принести обратно. В моей лежало что-то желтое, белое и еще ярко-красное, холодное, с веточкой мяты сверху, и, попробовав немного, я сощурилась от неожиданности и удовольствия:
– Вкусно. Это очень вкусно.
Лестер улыбнулся.
– А то. Меня приводили сюда родители, когда я был маленьким. Они думали, что я люблю гулять в парке… Нет, так оно, конечно, и было. Но, мне кажется, мороженое сыграло в этом более важную роль.
Мы уселись на скамейке в белой резной беседке, надежно укрытой от прохожих густыми колючими кустами. Войти в нее можно было только с аллеи, за которой наблюдали мы оба.
– Брина, – наконец сказал Лестер, не глядя на меня и отставив мороженое в сторону, – я не знаю, что ты затеяла. Чего добиваешься… Но я очень прошу тебя: остановись.
Чего бы я ни ожидала, к такому готова точно не была – а потому сидела молча, слишком удивленная, чтобы ответить.
– Знаешь, почему я на самом деле пошел в блюстители? – Лестер наконец перевел на меня взгляд, снял очки и устало провел рукой по лицу. – Мои родители, Брина. Банально, знаю. Многие делают что-то в жизни ради того, чтобы угодить родителям. Или чтобы их позлить.
– И какой же случай – твой?
– В память о них. Война началась из-за надмагов, Брина, но пострадали в ней все. Арта приняла надмагов ради усиления своих рубежей. Бирентия объявила войну и надмагам, и Арте заодно.
Теперь Лестер снова смотрел куда-то мимо меня, а мороженое таяло в его мисочке.
– Ты не помнишь, а я помню хорошо, хотя был тогда мальчиком. Война разъединяла людей – внутри страны тоже. Все говорили, что она должна сплотить Бирентию, но многие были недовольны… И чем дальше, тем больше. Храмовые служители говорили, что надмаги не имеют права на существование. Те, кто пострадал от них, поддерживали, конечно… Но были и другие.
Я вспомнила, что рассказывала Мафальда: многие шли на пик Кошки за помощью, ничего не желая слышать о том, какой страшной ценой она им достанется. Потом я вспомнила о Малли Бликвуд, продававшей свои необыкновенные часы. Мою жизнь она разрушила – но кому-то дарила удачу.
– Надмаг помог твоим родителям?
– Маме. Ну, строго говоря, им обоим… Без его помощи я не появился бы на свет. Маме стало плохо, когда она была беременна мной, и никто из врачей не мог понять, в чем дело. Я как будто вытягивал из нее все силы. Дошло до того, что она не могла встать с постели. Отец даже привез какого-то целителя из Арты – выписал за большие деньги, но он тоже не смог ничего сделать. Тогда отец позвал к маме храмовых служителей. Он надеялся, что они облегчат ее боли молитвами и обрядами… Но он преследовал и другую цель. Отец знал, что храмовые не одобряют надмагов – тогда все это было еще не так остро… Но надеялся, что они разрешат, дадут благословение… Потому что других способов вылечить маму не оставалось. А он боялся не только за нее – за меня тоже.
– И служители разрешили?
Лестер помрачнел:
– Нет. Но он все равно привел в дом надмага. Матери не сказал. Она думала, что пришел новый врач ее осмотреть. Отец отдал надмагу почти все, что у нас было. Мы, конечно, никогда не были так богаты, как семья Лу, например, но и бедны не были. После того случая все изменилось. Надмаг заломил высокую цену, потому что, чтобы спасти меня и маму, ему пришлось расплатиться годом собственной жизни.
– О. Это возможно?
– Как видишь. В общем, отец счел, что цена справедливая. Надмаг спас нас обоих, маму и меня… Но после этого все стало иначе. Мама скоро узнала, на что отец пошел ради ее спасения. Она так и не смогла ему этого простить.
– Из-за денег? Или…
– Деньги были ни при чем. Мама хотела ребенка, и, уж конечно, наши с ней жизни были ей дороже благополучия. Но она была очень, очень преданной тому, чему учит Крылатая книга. Отец рассказывал, что до встречи с ним она даже думала стать храмовой служительницей. Наверное, и стала бы, если бы они не полюбили друг друга. Когда вспоминаю маму в детстве, все время вижу ее у домашнего алтаря. Она никогда не ходила в храмы после того, как я родился. Она умерла, когда я был маленьким. Много болела… Не заботилась о себе, обо мне… Считала, что надмагия нас осквернила.
Я не знала, что положено говорить в таких случаях.
– Это ужасно. И ужасно, что она так считала…
Лестер пожал плечами:
– Ужасно. Но кто может знать наверняка, не так ли это было на самом деле?
– Чушь.
– От пустой это слышать очень утешительно, – усмехнулся Лестер.
– Я заходила в храмы Отпустившего. И, знаешь… Меня не убило молнией. Даже голова не заболела. Ты что, думаешь, что осквернен сильнее, чем я? – Я хотела пошутить, но это прозвучало невесело, и Лестер вдруг вскинул голову.
– Я не считаю, что ты осквернена, – сказал он тихо. – И это не потому, что надмагия помогла мне появиться на свет. Я и раньше так не считал – с того дня, как мы впервые встретились.
В парке вдруг стало очень тихо. Как будто каждый листок на ветке замер, и я услышала, как глухо бьется мое сердце.
– Зачем ты мне все это рассказал?
– Мы говорили о том, что привело меня на путь блюстителя. И вот оно. Я пошел по нему не потому, что хотел охотиться на надмагов или… кого бы то ни было. Я всегда верил и продолжаю верить до сих пор, что все, что нужно Бирентии, – это примирение. Я знаю, в Крылатой книге написано, что надмагия – зло, но… – Лестер умолк, глядя куда-то сквозь меня. Думаю, он видел свою мать, смутное детское воспоминание. Какой она была? Бойкой и громогласной, как Мафальда? Вряд ли. Должно быть, тонкой, строгой, как он сам, с такой же светлой кожей и внимательными глазами. Память о матери… Роскошь, которой я завидовала, как нищий – богато накрытому столу.
– Надмагия спасла твою мать и тебя. Но потом… – Я помедлила, потому что то, что я собиралась сказать, было жестоко. – Потом ее погубила. Разве нет?
Лестер медленно покачал головой.
– Я много думал об этом. И пришел к выводу, что ее погубила не надмагия, а предрассудки. Если бы она не считала, что совершила жуткий грех… если бы Крылатая книга не напугала ее до полусмерти… возможно, она осталась бы жива. Надмаги сотворили много зла в Бирентии с тех пор, как против них началась настоящая война – да, ведь потом это и вправду переросло в настоящую войну… Но до того… В легендах о надмагах говорится разное. Легенды…
– Это ведь ересь, – сказала я – не потому, что хотела напугать Лестера, а потому что меня саму напугали его
