Пустая - Яна Летт
За дверью стояла женщина, невысокая, полная, в накрахмаленном фартуке с оборками и кружевном чепце. Маленькие темные глаза за очками с подозрением уставились на нас – особенно задержавшись на мне.
Но держалась эта женщина с безукоризненной вежливостью.
– Добрый день. Что вам угодно?
– Мы пришли к Джоновану Вайсу, – сказала я, и женщина нахмурилась.
– Могу я узнать цель вашего визита? Господин давно не принимал гостей. – Женщина, видимо экономка, колебалась – но и настроена враждебно не была. Во всяком случае, пока что. – Меня никто не предупреждал о вашем появлении.
– Если господин Вайс не захочет нас принимать, мы уйдем, – тихо сказала Прют. – Но у нас личный разговор к нему. Мы из студенческого исторического братства. Собираем свидетельства о битве при Мюлле, в которой принимал участие господин Вайс. Адрес господина Вайса нам дали в обществе ветеранов… под большим секретом. Простите нас за вторжение. Мы знаем, что господин Вайс выбрал уединенную жизнь – как и многие другие его соратники. Но мы уже были в нескольких домах, и везде нас принимали охотно. Разумеется, если вам нужны университетские бумаги или особое разрешение…
Я и не думала, что Прют умеет лгать так гладко и уверенно – куда там Сороке.
– Дело здесь не в бумагах, барышня. – Кажется, учтивый тон Прют стал еще одним очком в нашу пользу. – Просто я не думаю, что кому-то, вам или господину, эта встреча принесет пользу. – Она все еще колебалась. – Мы редко принимаем гостей.
– Председатель общества ветеранов предположил, что господину Вайсу приятно будет поделиться бесценным опытом с молодым поколением. Но если нельзя, то, разумеется…
Женщина вздохнула и отошла в сторону, пропуская нас. Зашуршал накрахмаленный фартук.
– Ладно. Может, это его и развлечет. Многого не ждите. И, если господину ваше появление не понравится, сразу уйдете, понятно?
– Само собой, – быстро отозвалась Прют, – как вы скажете!
Вслед за женщиной мы прошли через темный коридор.
Дом Джонована Вайса был богатым, прохладным и пустым. Пустыми казались даже шкафы, набитые книгами, и натюрморты в пышных золоченых рамах. Книги были пыльными. На картины давно никто не смотрел с радостью или интересом – и они умерли, увяли в своих роскошных рамах, хотя нарисованные цветы и фрукты так и лопались от переполнявшей их жизни.
Одна из картин, висевшая в проходной комнате, обставленной особенно роскошно, видимо бывшей приемной, отличалась от остальных. На ней единственной был изображен человек. Девочка лет семи, одетая в розовое платье, расшитое оборками. Темные вьющиеся волосы перевязаны алой лентой, голубые глаза серьезно смотрят куда-то мимо художника. Видимо, она отнеслась к позированию как к ответственной задаче – если, конечно, портрет был написан с натуры. Игрушечная лошадка-каталка у атласной туфельки, обруч в левой руке – богатый, любимый ребенок. Рама, в которую была заключена героиня картины, была совсем недавно протерта от пыли – и на фоне прочих казалась сияюще-чистой.
Наши шаги гулко звучали в широком коридоре – особенно в сравнении с тем, как бесшумно двигалась ведущая нас женщина.
Я заметила, что подол ее юбки расшит вручную – узор, оберегающий от зла. Видимо, прежде чем стать экономкой в доме Вайса, она жила в небольшой деревне, где-нибудь, где суеверия имели куда большую силу, чем на светлых улицах Уондерсмина.
– Сюда, пожалуйста. Я буду здесь, у двери, на случай, если хозяин позовет. Вас, вероятно, предупредили о его состоянии?
Я и без того уже догадалась, что загадочный Вайс болен. Это ничего не меняло – не должно было ничего менять, но сердце сжимало от недоброго предчувствия.
Комната, в которой мы очутились, была прелестна – или, точнее, была бы прелестна, если бы не витающий всюду запах лекарств и не полумрак, царивший в ней несмотря на то, что за окном светило яркое солнце.
Тяжелые шторы на окне были задвинуты так плотно, что не проникал ни один луч. На столике в углу неярко горела лампа под зеленым плафоном. В ее неверном свете я не сразу различила лицо человека, сидевшего у стола в высоком старинном кресле.
Глубокие морщины, исчертившие щеки и лоб, легкий серебристый пух над черепом, дрожащие пальцы… И чудовищные шрамы, как от ожога, испещрившие его лицо. Кажется, Джонован Вайс был везучим человеком. Ему повезло сохранить глаза – огонь, каким бы ни было его происхождение, пощадил их.
Передо мной был дряхлый покалеченный старик, а я ожидала увидеть мужчину. Мужчине я готовилась швырнуть в лицо обвинения, на мужчину броситься с кулаками, если придется.
Старик медленно повернул голову – механически, как заводная кукла. Он только заметил наше присутствие. Его рот медленно раскрылся – как будто щель в почтовом ящике.
– А, – протянул он и тут же умолк, как будто забыв, что именно собирался сказать.
– Здравствуйте, господин Вайс, – произнесла Прют. – Мы пришли из студенческого общества…
Она продолжала говорить громко, чтобы женщине, наверняка стоявшей за дверью, было слышно. И выигрывала для меня время – а я стояла, бесполезно уронив руки вдоль тела, и не знала, что делать.
– …чтобы больше узнать о войне.
Старик оживился. Он беспокойно заерзал в кресле, и его потухшие глаза прояснились.
– Войне, – слабым голосом повторил он.
– Да, – подтвердила Прют, бросая на меня свирепый взгляд. – Именно. Моя подруга задаст вам несколько вопросов.
Она легонько подтолкнула меня, и я оказалась прямо перед ним – Джонованом Вайсом, которого так жаждала найти, человеком, причастным к тому, что со мной стало.
– Расскажите мне о войне, – сказала я тихо. – И… расскажите о пустых.
Прют наверняка была в ужасе, но я понимала: другого шанса попасть в дом через переднюю дверь у нас уже не будет.
– Пустые. Ведь вы имели к ним отношение, правда?
Старик перевел взгляд на лампу, нахмурился, будто задумавшись о чем-то своем. Судя по всему, он потерял к нам всякий интерес. Секундное возбуждение, вызванное словами Прют, схлынуло.
Прют потянула меня за руку, но я не могла уйти.
– Он притворяется, – сказала я ей, и мой голос дрогнул. – Притворяется. Вы… – Я подошла на шаг ближе, наклонилась над Вайсом, который даже на меня не взглянул. – Говорите. Говорите. Что вы сделали? Я имею право знать. Я… – Бросив взгляд в зеркало за его спиной, я поняла, что пластинка Сороки прекратила действие, и сняла очки. – Что вы сделали, Вайс? Что вы сделали?
Пойманный в ловушку моих рук, он смотрел на меня, дрожа, как испуганный ребенок, но я уже не могла остановиться.
– Скажите мне! Я все равно узнаю! Все равно…
– Лекки, уймись, Гневный тебя побери! Нас сейчас вышвырнут отсюда.
– Что здесь происходит? – Женщина, впустившая нас, стояла на пороге. Как и ее хозяин, она дрожала – но не от страха, а от ярости. Встретившись со мной взглядом, она вспыхнула:
– Пустая! Как… В этом доме… Ну-ка, быстро, пошли вон отсюда! Обе! – Ее сдержанности как не бывало.
– Я никуда не уйду.
– Что? – воскликнули хором экономка и Прют.
– Я сказала, что никуда не уйду. Этот ваш хозяин сделал меня пустой. Я хочу знать почему! И я не уйду, пока он не ответит. Слышите? Можете бить меня или даже убить – мне плевать. Я шагу не сделаю.
Все это время Джонован Вайс слушал нас с выражением детского любопытства на лице – и именно это выражение, а не слова экономки, заставило меня отступить.
– Даже если это так, – сказала экономка, настороженно глядя на меня – прикидывая, насколько я опасна, – хозяин уже много лет скорбен умом. Если вы не знали об этом, когда шли сюда, теперь сами видите. Я работаю тут четыре года и с первого дня не слышала от него ничего сложнее пары слов, да и тех без склада. Я понадеялась, вы хозяину поможете… что он, может, разговорится… Посетителей-то у бедняги совсем не бывает. А вы налгали – так что я имею все основания вызвать блюстителей.
– Мы сейчас сами уйдем, – сказала Прют и вцепилась в мой локоть так, что стало
