Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер
Я попытался приподняться, но так и остался переброшенным через барную стойку. Словно корова, застрявшая на ограждении вследствие неудачного прыжка. Болталась голова, ноги. В животе зрел ком – либо я в него получил, либо тревожился, что пьяным потерял Священный щит.
Попытался нашарить его, опустил руку на что-то мягкое и тёплое. Приподняв голову, посмотрел из-под опущенных ресниц.
– Ты кто?
– Мы встречались в порту, всадник стрикса. – Из-за стойки появилась шапка золотых кудрей. – Я Филлия.
– Та, что гуляет рука об руку с сумасшедшей подружкой?
– У неё есть причины на чудинку, – по-детски насупилась Филлия. – Чего ты такой грубиян?
– А у меня есть причины… – я попытался сесть: не с первой попытки, но получилось, – на хамство.
– Ты речист. Люблю языкастых мужей.
Я усмехнулся – тумаки, нанесённые всему телу, дружно отозвались. Сморщившись, обвил живот и сполз со стойки. Филлия подхватила меня под руку, и я запротестовал, мол, сломаю своим весом, но она сказала лишь:
– Идём, подлатаю. Я целительница. – Она показала тонкий просвет меж указательным и большим пальцем. – Совсем чуть-чуть.
– Постой. – Я остановился и потянул её за руку, пока она тащила меня к выходу. – Я не могу уйти без напарника. Веришь или нет, дева, – мрачно добавил я, остановившись в центре хмельного побоища, – но среди пьяниц бродит сам Бахус.
Филлия хохотнула, подняв брови домиком. Я хмыкнул: кто бы на её месте поверил? Попросил подождать, только не попасться под лихую руку. Не прошло и мгновения, как я разыскал владыку моего культа.
Либер, Вакх, Дионис, Бахус. Когда я понял, кто вышел из лупанария вместо Венеры, рассыпался, словно порванное ожерелье. По запаху скисших ягод я узнал его. Богобоязненный, свалился на колени и припомнил каждое недовольство, какое высказал по поводу служения вакхантом. Подумал, что меня низвергнут в бренное подземелье, туманные пустоши, где я буду питаться собственной плотью и пить свою кровь, пока не погаснут звёзды.
Добрый бог, вопреки моей дрожи, отнюдь не желал наказывать отступника. Бахус принимал шутливые позы, насмехаясь над моим коленопреклонением аки дитя, а после поднял меня за шиворот и затолкал в таверну.
Бог рассорил дюжину хмельных плебеев и развалился на столе в центре, точно распорядитель петушиных боёв. Он окружил себя персиками, орехами, сыром и тремя графинами вина. Пил из горлышка, обагряя металлический рот маски и одежды Ливия.
Я получил по лицу, и мне едва не вывихнули руку, после чего я ввязался в драку. Предсказуемо – но я искренне держался первые мгновения. Непосвящённый люд, возможно, удивило бы поведение добродушного покровителя виноделия, но не закостенелого вакханта.
Мне было тринадцать, когда отец вернулся в Регию и приказал слугам собрать необходимые вещи, а остальные – раздать беднякам. Я проснулся ночью от шума и спиртового дыхания отца. Он стоял посреди опочивальни и смотрел на звёзды через окно.
«Спи, сын. На рассвете за тобой придут фракийки», – сказал отец.
«Фракийки? Что происходит, отец?» – Я протёр глаза, силясь различить сон от яви.
«Звёзды… – они отражались в серо-зелёных глазах отца. Желваки под его тонкой кожей задвигались. – Плетут меж собой узоры, точно паутинки, и мы попадаемся в них. Когда я был молод, астролог прочитал по ним, что я изменю судьбу. Чью – не уточнил. Не только свою, как я вижу. Сын, Луциан, мой луч солнечной надежды…»
«Отец?»
Я встал и с тревогой смотрел то на звёзды, то на отца в нимбе сизого лунного света. Клянусь, сердце так и рвалось из груди.
«Я отрёкся от статуса Царя священнодействий», – промолвил отец.
Он убил меня.
«Что? Почему? Зачем?!» – закричал я, позабыв о приличиях.
«Место Священного царя займёт Антоний Туций Квинт. После сан наследует его сын».
В тот момент я впервые разглядел в отце недостатки: как осунулся моложавый лик, изогнулся, словно у пожилого атланта, стан, как темны круги, залёгшие под глазами. И они растеряли былую зоркость.
«Я пойду к колдуньям и попрошу проклясть клан Туциев. Пусть они все будут прокляты, и на могилах их будут увядать цветы и гнить дохлые собаки!»
Я получил взбучку за свои слова. Отец вышел из моей кубикулы и занялся сборами.
Ночь я не смыкал горящие гневом и обидой очи. Переворачивался с бока на бок, пропитывая холодным по́том циновку, на которой будет спать Ливий. Варвар, жалкий плебей, не познавший тягот вакханской жизни, которому предстоит три десятка лет наслаждаться благами, положенными привилегированному мужу, играть в кости на медь, ходить по лупанариям и пирам, изучать культуру, путешествовать и посещать аудиенции с мудрейшим царём Нумой, а после принять у умирающего старика высочайшую жреческую должность и провести остаток лет в уважении и ритуальных маслах.
Утром прибыли жрицы эллинского Диониса из Фракии. Лохматые полуголые босячки. Их грубые, как подошвы, чёрные от грязи ступни стоптали не одну дорогу. Жёлтые от пьянок и любовных болезней зубы торчали из воспалённых дёсен улыбающихся ртов. У одной девы была бесстыдно обнажена грудь, другая носила пеплос – подпоясанный кусок ткани, в которых ходили эллинки, только прозрачный, чтобы все видели под ним обнажённые телеса. Волосы третьей напоминали птичье гнездо. Она была самой старшей и опиралась на посох из фебулы.
Я сбежал в отхожее место, пока отец беседовал со жрицами. Меня вырвало. В рыданиях я бросился куда подальше. Мчался через весь Рим, расталкивая людей локтями, падая, разбивая колени, поднимаясь и продолжая бежать.
«Ни за что не отдам свой фатум в руки свихнувшегося отца, – гневался я. – Мы с Луцием Корнелием Марием родились под разным небом. У меня другой фатум – о, помоги, Фортуна!»
В лесу я подвернул ногу и свалился к корням дуба. Спрятавшись в прохладе, скулил от боли, мечтая умереть. Во мне не было ни щепоти стоицизма – я рос в цветах, спелых фруктах и любви. Потому плакал.
Потеряв сознание, я пролежал какое-то время в объятиях могучего древа и проснулся от женского голоса:
«Раненый львёнок».
«Матушка?..» – спросил я, разлепив набрякшие веки.
Силуэт женщины, похожий на зыбкий образ прошлого, опустился ко мне. Волосы, обрамлявшие белёсые груди, пощекотали лицо. От неё исходил аромат мирта, хны и мяты, а ещё будто бы скошенной травы и смородины – как от водяных лилий.
Взор обрёл чёткость, и я увидел перед собой царицу Эгерию. Нимфа, которую я спутал с покойной матерью, глядела, как шуршит дубовая листва. Все грани её божественного стана блестели на солнце, как у отполированного драгоценного камня. Волосы – золото, губы – вишни. Посеребрённая
