Жрец со щитом – царь на щите - Эра Думер
– Какой ты недоверчивый! – И прежде чем он догадался, я отпустил одну руку, схватил его за тогу и закинул на спину птице. Она качнулась на воздушных волнах. – Держись!
Птица издала агонизирующий клич. Я убедился, что фисташковый от страха Ливий вцепился в оперенье, как в конные поводья. Под моими ногами уже было не видать земли, её заливало молоко облаков. Высоко-высоко мы мчались по белому пуху, словно скользили. Отпустить гасту означало разбиться насмерть.
Над моей головой блеснула рука в змеином браслете. Я схватился за ладонь Ливия, и он, держась за шкуру птицы, втащил меня на спину.
– А ты хорош, Ливий! Тут до богов рукой подать, но я мог разве что повеселить их перед кончиной! – Смех волной расслабления протёк сквозь моё тело.
Ливий прижался к затылку монстра и крепко зажмурился. Я держался за перья около хвоста, однако чудовище пару раз лягнуло мощными задними лапами, а после совершило два опасных наклона, что вынудило меня переменить положение рук и обвить ими Ливия, подсев ближе.
– Не удивляйся ты так, – ответил я на упрекающий взгляд через плечо. – Медь у тебя – а значит, с Хароном расплатиться можешь только ты. С тобой выгодно умереть в единый момент.
Ливий уткнулся в птичий загривок. Я сидел смирно, целомудренно держась. Время от времени взор мой тревожил блеск копья: и как пташка не свалилась с глубоким отверстием в боку? Наверное, она была настоящим чудовищем и держалась на тёмной силе.
Ветер свистел в ушах, сердце усерднее качало кровь, и она приливала к коже. От Ливия пахло погребальным костром: запах впитался в одежды и волосы. Я поглядел на узорчатый ковёр, каким представали квадраты полей под нами. Похоже, мы пролетали пшеничные посевы.
– Ливий, а если мы сейчас разобьёмся, я не выполню обещание, – сказал вдруг я и стиснул кончик языка меж зубов.
Он не двигался. Развевались каштановые волосы, гладкие и прямые, как он сам, разваливалась безупречная пурпурная драпировка, качалась в левом ухе этрусская серьга – моя тоже, и я опрометчиво дотронулся до неё, но тут же вернул руку на место. Я скривил улыбку. Ливий меня слушал, только притворялся, что ему всё равно.
– Я поклялся вернуть тебе голос.
Его плечи поднялись и опустились.
– Но, проклятые ларвы! В детстве всё было проще. Почему мы всё усложняем, Ливий? – молвил я над самым ухом, чтобы Аквилон, повелитель северного ветра, не перебивал. – Вот бы ты присоединился к моей ночной уборке. Вот бы побегал за мной в догонялках. Глядишь, и голос бы вернулся.
Ливий повернулся и расплющил щеку на птичьем загривке. Она спикировала на шест ниже, и у меня вздрогнуло сердце. Я заговорил быстрее и чётче, умещая жизненные смыслы в короткую предсмертную речь:
– Это путешествие меняет меня. Я продолжаю быть скотом, но теперь, веришь ты или нет, я сожалею, – я продавил это слово, – всякий раз, когда раню тебя. То ли зовётся угрызениями совести? Совесть обгладывает моё тело, как постельные клопы – дешёвую лупу. Мне с ней не совладать, и я умываю руки.
Я разлепил губы, смочил их языком и, вдохнув свежего воздуха, сказал:
– Я виновен пред тобой. Не держи на меня зла, Ливий.
Он, ошалевший, посмотрел на меня: его раскрытый в удивлении рот изогнулся в улыбке, пока очи разумного змея смотрели вприщурку. Моё лицо – чистый пергамент, открытый, без тени насмешки. Ливий позволил улыбке коснуться глаз и медленно отпустил вихлявшую в воздухе птицу. Трясущимися пальцами щёлкнул по серьге, и я повторил его жест.
И мы начали терять высоту. Я и подумать ничего не успел, как небо перевернулось, поменявшись с низом местами. Ветер хлестал по лицу. Мы взлетели по невидимой дуге, на пике которой замедлилось время шутки ради, – птица сложила крылья, нас повело вбок, по диагонали, а после макушка чудища обратилась к земле, и мы мёртвой хваткой вцепились в перья, пытаясь избежать удара оземь.
Только знали – пустое. Погибнем.
VIII. DE MORTUIS AUT BENE, AUT NIHIL
* О мёртвых или хорошо, или ничего
698 г. до н. э., Квиринальский холм
– Дух захватывает! Ливий, смотри же! Рим как на ладони!
С возвышенности Квиринала открывался богатый вид на город. Крыши хижин, домусов, базарные тенты и разноцветные макушки золотило предзакатное солнце. Оно разбавляло вечернюю суету. Слева драгоценным диском сиял форум, вымощенный новой плиткой по приказу царя Нумы. Рыночная площадь гудела от пересудов: мелькали как простые туники плебеев, спорящих с торговцами на пёстрых диалектах, так и знатные горделивые особы в благородных тканях. Уныло качались повозки, гружённые товарами, а возчики бросали оглобли и, потирая лоб, собачились с теми, кто мешал проехать. Тянуло дымом из таверн и бань, свежим хлебом, майскими цветами.
Ливий с улыбкой глядел на небо, пока солнце не сменил диск луны, повисшей над пурпурной полоской заката. Мы сидели на нагретой траве, растягивая минуты блаженства, пока нас не хватятся дома.
– Сегодня ночь мертвецов, лемурии, помнишь? – Я лёг на сцепленные ладони к ногам Ливия, чтобы не пропустить момент, когда он заговорит. – Хозяину дома следует выйти в полночь из дома и бросать жертвенные бобы, приговаривая: «Эти бобы я даю вам и этими бобами выкупаю себя и своих близких». Запомнил? Повтори.
Ливий вытаращил глаза, вопросительно указывая на себя.
– А кто ж ещё! Наравне с Антонием ты хозяин домуса.
Ливий сокрушённо свалился наземь. Подперев голову, я навис над другом.
– Почти год прошёл. Кирка уже в мире мёртвых. Пора отпустить её.
Он почесал бровь и вздохнул. Развёл руками, делая печальные глаза, мол, не могу говорить – и всё.
– Ну, знаешь! – хитро улыбнулся я, потирая ладоши. – Прибегнем к опасному методу.
Короткая вспышка испуга, мелькнувшая на лице друга, искрой подожгла огниво моей шалости. Я скрючил пальцы и накинулся на Ливия с щекоткой. С гримасой застывшей улыбки он ёрзал по траве, оставляя на белой тунике зелёные разводы. В раже я забрался сверху и пресёк попытки бежать силой – к двенадцати годам я уже был здоровяком.
Когда мы оба выдохлись, я услышал лишь сбитое дыхание, подрагивающее в беззвучном хохоте. Ливий даже плакал со смеху, но звуков не издавал.
Мы покатились по пологому склону, шуточно сражаясь. Когда выдохлись, распластались под сливовым небом, ловя первые созвездия.
– Тогда я останусь с тобой на ночь, – предложил я. – Переведу грешным ларвам твои слова. Не делай такие глаза! Я за это время научился здорово тебя понимать.
690 г. до н. э., 7 марта, полдень???
Я со стоном разодрал глаза. Сухой рот потянулся в поисках глотка воды, точно у слепого
