Юрий Никитин - Фарамунд
Он выставил щит, круглый, деревянный. Легионер сделал шаг вперед, а с ним и вся стена щитов, Фарамунд ощутил толчок, который отбросил назад с такой неодолимой силой, что едва не опрокинулся на спину: на его щит давила вся стена сцепленных краями щитов легиона!
Римлянин жал щитом, умело перенося вес тела на правую ногу, но равновесия не терял. Он знает, а теперь видел и Фарамунд, что пока строй един, то с самим легионером ничего не случится. Если же нажать так, что каким-то чудом заставить легионера отступить на шаг, то сосед легионера справа молча сунет лезвием в левый бок, этот так же молча переступит через труп тупого варвара, и стена двинется дальше.
Вот почему эти железные легионы прошли победным шагом по всем землям и народам! Они даже не вступили в бой, здесь ведь свои горожане, просто идут, а вся огромная толпа, где народу впятеро больше, бессильно пятится! Рядом с ним натужно сопит и отступает шаг за шагом могучий, как бык, Громыхало, кто бы его заставил попятиться! — с другого плеча слышится кряхтение другого местного франка, явно кузнец, весь пропах дымом и запахом железа, он покраснел, как вареный рак, напрягся, но его ноги скользят по ровному камню, а железная лавина наступает без всяких усилий. Это монолит, монолит из одинаковых железных брусков, слитых воедино, а они, которые отступают... даже если каждый по одиночке что-то да стоит, то, что они рядом с настоящей армией?
Они выдавливают толпу к городским воротам, понял он. Боятся проливать кровь, чтобы не разъярить толпу еще больше. Судя по крикам, префект пообещал какие-то уступки, снижение налогов. Врет, конечно, не в его власти снижать налоги.
Громыхало хрипел, шея стала угрожающе багровой, жилы страшно вздулись. Он упирался так, словно от его усилий зависела судьба всех франков на свете. Стена легионеров почти не замедлила шаг, шагала медленно, мерно, но Фарамунд уже чувствовал спиной приближение городской стены.
— Хватит, — прохрипел он. — Громыхало!.. Хватит! Это не наше дело.
Громыхало налегал всем весом на щит, с той стороны на щит давил закованный в блестящие латы легионер. Не такой огромный, как Громыхало, но его щит справа и слева был сцеплен краями с такими же щитами таких же одинаковых легионеров. Разъяренного франка отодвигало, как если бы он был из пуха.
— Не могу... — донесся сдавленный хрип Громыхало.
Фарамунд только теперь ощутил, что в спину давят другие потные жаркие тела. Легион отодвигал не его с Громыхало, а всю толпу, и дивно, что он еще не задохнулся в этой тесноте.
Потом было самое позорное. Их прижали к стене. Ворота были распахнуты, их выдавили за город как загустевшее масло из бурдюка. Их не били, только самых последних подгоняли ударами копий, да и то тупыми концами.
Ворота заперли, слышен был крик легата, после чего земля вздрогнула, раздался грохот подкованных сапог. Грохот удалился, затих, легион вернулся в казарму.
По эту сторону ворот стоял злой крик, но многие хохотали, веселились, рассказывали друг другу, как отважно они держались.
Громыхало сидел на земле, по лицу бежали крупные струи пота. На Фарамунд взглянули злые глаза, но Громыхало дышал тяжело, выговорить ничего не мог, Фарамунд спросил:
— И что... теперь?
— Да ничо, — огрызнулся Громыхало. — Давно меня так не позорили!
Фарамунд кивнул на толпу:
— Да они вроде бы не чувствуют себя опозоренными.
— То они. А то мы!
— Да ладно... Я, к примеру, рад, что видел такое. Что будет с ними?
Громыхало раздраженно отмахнулся:
— Дадут поостынуть, а потом ворота откроют. У всех здесь дома, семьи. Им просто показали, что сила по-прежнему в руках префекта. А тебя что, в самом деле, не задело?
— Задело, — признался Фарамунд. — Еще как задело.
Глава 12
Все эти дни его трясло от радостного ожидания. Лютеция... Лютеция. Лютеция!.. Солнце как проклятое заблудилось где-то по ту сторону туч, не сумело отыскать дорогу к горизонту, так и застыло, задремало, превратив короткий день в бесконечный год.
Чувствуя, что начинает бросаться на стены, он собрал войско и подвел к Люнеусу. К нему ежедневно приходили молодые парни из соседних и дальних деревень, просились в его войско: все горели жаждой подвигов, воинской славы.
В городке снова побывали соглядатаи, все вызнали, теперь Фарамунд мог раздумывать, как же удовлетворить ущемленное самолюбие.
В городке располагается легион. Шестьдесят легионеров составляют центурию, две центурии — уже манипула, а три манипулы — когорту. Легион состоит из десяти когорт, а это три тысячи закаленных профессиональных воинов, три тысячи острых мечей, три тысячи умело скованных щитов, за которыми так удобно встречать хоть натиск конницы, хоть варварских орд. Поставив щиты «черепахой», можно подходить вплотную к стенам вражеских крепостей и ломать ворота, а самые тяжелые глыбы будут скатываться по стене щитов, как капли дождя по камню.
Раньше в городе располагались три легиона, настоящих, римских. Так говорили старожилы, хотя римских центурионов никто не видел. Вот уже два поколения здесь служат либо готы, либо герулы, а то и вовсе далекие лангобарды. Правда, в отличие от федератов, что выступали со своим оружием и со своими вождями, эти сражались римским строем.
Сейчас две трети схол зияли пустыми окнами. Опустели недавно, но уже и дверные провалы стали похожи на безобразные входы в пещеры, а изнутри несло нечистотами. Префект Анфимий колебался: пора бы снести эти здания вовсе, наводят уныние.
С той стороны к зданию префекта примыкал угрюмый дом из серых гранитных глыб. Узкие окна зарешечены, там почти никогда не зажигался свет. Зато в глубоких подвалах, куда допускались совсем немногие, всегда было людно и шумно. Там по приказу его предшественника расположилась тайная тюрьма, узники которой никогда не представали перед судом.
Префект не любил пыток, но, признавая их необходимость, сам наблюдал, как увечат, как на пыточном столе мрут те, кого нельзя было обвинить перед судом.
Сейчас, как доложили Фарамунду, префект лично спустился в подземную тюрьму. Там находились его личные враги, которых пытали под его присмотром, он не мог упустить такого удовольствия, но сейчас он почти с сожалением велел перебить всех. Перебить быстро. А потом палач с таким же молчаливым тюремщиком, языки обоим вырезаны по его приказу, таскали трупы к тайной яме, в глубине которой плескалась вода. Трупы исчезали почти без плеска, подводное течение вытащит на средину реки, понесет по течению, а если и прибьет к берегу, то раки уже искромсают тела до неузнаваемости.
Похоже, римляне... если можно назвать римлянами франков-федератов, не собирались отсиживаться за городской стеной. Когда легион вышел навстречу, у Фарамунда дух захватило от восторга.
