Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
Впереди был весь день, летный, длинный, ясный, а хоть и с грозой, но Санька не чувствовал радости. Не жучары были тому причиной, а смиренная покорность родителей. Только недавно говорили о вреде, который принесет завод и людям, и земле, и на тебе… Чуть ли не с восторгом обсуждают будущее, как славно будет всем, от мала до велика.
Ну с чего они это взяли? Достаточно, получается, не дать, а только посулить ложку киселя – и не семь верст, а семижды семь пойдут, да ещё и груз понесут в благодарность за будущее угощение.
Но Санька тут же устыдился. Не от глупости делают, тем более, не от холопства. Безысходность – имя причины. Норушка по уши в бедность вбита, вот и цепляются за возможность хоть чуть-чуть воспрянуть, приподняться. А настоящая возможность или обманная как понять, если врут чаще частого, да ещё те, кому врать должно быть стыдно?
Санька прикусил язык. Стыдно, как же…
После завтрака они с Корнейкой пошли вдоль улицы. Так пошли, без цели, произнесенной вслух. Посмотреть, вдруг что изменилось в Норушке.
Каких изменений ждал Санька, он и сам не знал. Потому, наверное, и не увидел. Все было, как и прежде. Значит, отстояли они этой ночью Норушку. Надолго ли – если ее сдадут без боя, за право работать на жучар?
У нового правления стояла милицейская машина. Сердце екнуло – что-то, да началось. Наконец заметят, что не все ладно в Лисьей Норушке, заметят и наведут порядок. Дома часто говорили о порядке, вернее, о его отсутствии, цитируя древнюю грамоту: «Земля наша велика и обильна, да порядка нет».
На крыльцо вышел милиционер. Санька невольно подобрался, незаметно, внутри, почему-то ждал, что его окликнут, позовут в правление, где будут долго и дотошно расспрашивать. Но милиционер закурил сигарету и, куря, лениво разглядывал пыльную норушкинскую Главную Улицу, столбы, деревья. Вдруг взгляд его оживился – он замети, наконец, ребят.
– Эй, пацаны, ну-ка, подойдите.
Они подошли.
– Что это у вас за собака? Никогда такую не видел.
– Памирская овчарка, – ответил Корнейка.
– Памирская? Кавказскую знаю, азиатскую – алабая, знаю, отличные собаки, а про памирскую слышу в первый раз.
– Редкая, – ответил Корнейка. – Она тоже азиатская, но особая. На Памире только и встретишь.
– Ты, стало быть, с Памира?
– Не я, он, – кивком Корнейка показал на Джоя.
– Откуда ж у тебя такая редкость?
– Отца по службе наградили.
– Отцу? А он где у тебя служит?
– А где и вы, в милиции.
– Милиция, она, знаешь, велика.
– Не велит говорить. Да я точно и не знаю.
– Наверное, проводник, собаку по следу пускает.
– Полковникам не по чину, – натурально обиделся за отца Корнейка.
– А, полковникам… Что-то парит, гроза, похоже, собирается. Ну, ладно, свободны, – и сержант рукой махнул, отпуская.
– Ты про какого полковника говорил? – спросил Санька, когда они отошли.
– А… Врал. Или, точнее, вводил в заблуждение противника.
– Противника?
– Сержант думал, отобрать ему Джоя у нас, или украсть. Сейчас отобрать нельзя, потому как он не один, а с начальством, а Джоя в карман не спрячешь. Можно отобрать позже, вечером приехать одному или с братом.
– Как – отобрать?
– Да просто. Взять, и отобрать. Без объяснений. Или сказать, что собака его укусила, а он ее вывез в лес и пристрелил. Но теперь, услышав про отца-полковника, он решит, что лучше не связываться. Отберет у кого-нибудь другого.
– Послушай… Так ты умеешь читать мысли?
– Нет, конечно. Читать не умею. Догадываюсь. Смотрю, делаю выводы. И, конечно, очень помогает знание прошлого.
– Ты знал об этом сержанте?
– Да, конечно. О нем и о многих других. Домашняя подготовка. Ничего тайного, только то, что знает народ. Этого обычно хватает, народ – он многое видит. Вот и о сержанте знает. Любит сержант пожить по-генеральски…
– День сегодня непростой. Вот и сержант заметил, – продолжил Корнейка.
– Это насчет грозы? Непохоже. Ласточки летают высоко, роса утром была. Да и не парит вовсе. Скорее, гарь, и то… слабая. Где-то горело, залили водой, и теперь запах… – Санька повел носом. – Нет, даже не гарь… Не знаю, как и сказать.
– Магия. Это запах магии. Сонная туча рассеялась, но запах не выветрился. Да и не скоро выветрится, туча – штука тяжелая.
– Получатся, жучарам все равно, что их заметят?
– Они атакуют, захватывают новые плацдармы. До поры до времени скрытность помогает, но решающий штурм – он требует огня из всех орудий. А пушки тихо не стреляют. Ты куришь? – вдруг сменил тему Корнейка.
– Я? Нет, – стараясь скрыть разочарование, ответил Санька. Ждешь чего-то необычного, а тебя покурить зовут.
– И не пробовал?
– Пробовал пару раз. С ребятами. Не понравилось. Да и денег лишних нет.
– А где пробовал, дома?
– Да ну, дома. У нас обычно не курят, враз учуют. В школе, за сараями, где ж ещё.
– А представь, если в доме каждый день – топор вешай от табачного дыма. Заметили бы тогда?
– Вряд ли. Только я все равно курить не хочу.
– Курить и не нужно, – они пошли на окраину Норушки. – Я к тому, что в таком дыму магии немножечко волшебства заметить невозможно.
У заброшенного, наполовину развалившегося сарайчика Корнейка остановился.
– Чей сарайчик, знаешь?
– Кажется, Кудимовых. Или Стаховых. Уехали из Норушки в город давно, лет пять назад. А сарайчик бросили.
– А знаешь, что внутри?
– Да ничего стоящего.
– Ошибаешься.
Сарайчик зарос бурьяном, высоким, едва и проберешься.
Но они пробрались.
Корнейка открыл покосившуюся дверцу – без замка, конечно, замок вещь стоящая, и покинувшие Норушку Кудимовы или Стаховы взяли его с собой или продали здесь. Или так отдали, если продать не смогли.
Внутри не оказалось ничего, за исключением… Странно, но у стены лежал свернутый в рулон ковер. Наверное, совершенная дрянь, раз оставили.
Они вынесли его на свободное от бурьяна местечко за сараем, развернули. Нет, совсем даже неплохой ковер, два на три, синего цвета, с обыкновенным узором. У них похожий на стене висит, только красный.
– Откуда он здесь?
– Я положил, – ответил Корнейка. – Только что, как увидел сарайчик, так и положил.
– Зачем?
– Неудобно ж посреди улицы. Представь, ни с того ни с сего возникает из ниоткуда ковер. Всяк удивится.
– Нет, это я понимаю, – действительно, каждодневное кормления Джоя приучило Саньку к перемещению материи – мяса, то есть, – в пространстве. Если можно перемещать мясо, стало быть, можно и ковер.
