Брюсова жила - Василий Павлович Щепетнёв
Волна давно ушла за их спину, когда Санька, наконец, пришел в себя и оглянулся в волнении.
Выдержали – все. Пирог даже мину скорчил презрительную, и только поэтому Санька догадался, что и Пирогу скверно. Корнейка же пошатнулся – но устоял.
– Ты как? – шепотом спросил Санька, шепотом самым тихим, памятуя о ночном слухе.
– Н-ничего, – чуть помедлив, ответил Корнейка. – Мне, как нездешнему, волна особенно чужда.
– Тяжело?
– Жучарам, думаю, тяжелее многажды, – улыбнулся Корнейка. но улыбка вышла кривоватой.
– Нам нужно идти дальше?
– Нет.
– Если нужно, мы можем. Я-то точно могу.
– И я – прошептал Пирог.
– Нужно стоять и ждать.
– Кого? Жучар?
– Или поджучарников.
Ага. Ну, это понятно. Видно – тяжко ему, Корнейке, хоть и крепится. Им, Саньке с Пирогом, как пацанам местным, волну переносить легче – уж отчего так, неясно, но легче. Может, оттого, что ослабленная, докатывает она и до их домов, понемногу, из поколения в поколение, вырабатывая привычку. Не очень сильную привычку, ближе он к Могиле подойти, конечно, смог бы, но далось бы это недешево.
Они залегли в траву, в листья. Джой лег рядом. Засада. Стрелецкий секрет. Ну, ну.
Волны шли каждые девять с четвертью минуты. Теперь, когда Санька знал, что все обойдется, думалось – с каждым разом переносить будет легче, ан нет. Тоска и ужас не отступали, а становились гуще, осязаемей.
Но он держался. Нужно было ещё и наблюдать, не придут ли жучары, и эта необходимость поддерживала. Действительно, не зря ж мучается, а ради дела. Ради дела стрелец и не такое превозмочь способен.
Но все-таки было не очень хорошо.
Чужих он услышал шагов за сто. Шли те осторожно, но осторожность против его нынешнего слуха – пустое. Не будь он утомлен малиновыми волнами-кольцами, услышал бы куда раньше.
Шли три человека. А за ними – вот теперь пришлось напрячься, – за ними ещё шагах в пятидесяти ещё кто-то. Очередная малиновая волна оглушила, а пока он приходил в себя, этот четвертый либо остановился, либо даже отошел назад. А трое продолжали приближаться. Двигались они по иной, деревенской аллее, что лежала под прямым углом к той, которой воспользовались Санька сотоварищи – садовой. Деревенская шла со стороны Норушки, а садовая – из бывшего фруктового сада, разоренного ещё в непамятные времена, поскольку росли в том саду некогда и персики, и сочные южные груши, и даже пальмы. Ничего удивительного, оранжерейное хозяйство, а на лето оранжереи разбирали, и получалось – пальмы под открытым небом. Стекла перебили или разокрали ещё в революцию, персики и пальмы погибли…
Мысли промелькнули у Саньки мгновенно, и, наверное, не зря – если жучары каким-нибудь жучарским способом попытаются читать его мысли, то очень удивятся: ночь, малиновые волны, секрет, а он про персики и пальмы. На полтинники надейся, а сам не плошай. Полтинник – это амулет по прошествии ста лет. Тоже, как Корнейка стал стишатами говорить. Верно, и Корнейка память защищает, просто машинально.
Но вот среди деревьев он увидел приближавшихся. Увидел и не поверил: свои пацаны, норушкинские, те, кто утром отличился в тире Крепкосела. Тихий Федор, Пронька и Мишка Волков.
И что – они и есть враги? Поджучарники?
Он вглядывался в лица ребят. Никаких зловещих усмешек, клыков из-под приподнятой верхней губы, никакого огня в глазах.
В руках у ребят лопаты, обычные штыковые, которые в каждом хозяйстве быть обязаны.
Очередное малиновое кольцо слетело с Могилы Колдуна. Как ни скверно пришлось Саньке, он продолжал наблюдение за снайперами Крепкосела. На тех же волна, похоже, действовала куда слабее – все трое поморщились, пошли дальше.
– Нельзя им к Могиле, – прошептал Корнейка. – Погибнут.
– А что на них волна не действует?
– Одурманены они. Разрушаются, оттого и волну не чувствуют.
Дурман ли, или что ещё, но шли крепкоселы бойко.
– Египетскую тьму? – предложил Пирог.
Корнейка кивнул.
Они выстрелили одновременно – и три черных облака окутали Тихого Федора, Проньку и Мишку.
Может быть, те от неожиданности закричали. Или, по крайней мере, заголосили. В любом случае, должны ж были меж собой переговариваться. Но Санька не услышал ни звука. Значит, действует Тьма.
Второй выстрел он сделал уже полновесной гайкой – по лопате, по ее черенку. Черенок был обыкновенным, деревянным, да и дерево не лучшее. Треснуло и переломилось. Теперь у Тихого Федора в руках не лопата была, а дрын. Лопатой он бы мог кого и порубить сгоряча и сослепу. А дрыном только ударить, пусть больно.
Мишкин черенок перебил Корнейка, ну, а Пирогу досталось обезлопатить Проньку.
– Оставим их здесь? – спросил Санька, уже зная ответ.
– Как оставишь, к утру рассыпаться начнут. Уведем, – Корнейка достал из кармана тонкую веревку.
– Опять магия?
– Здесь? У Могилы? Нет, брат Санька, это все равно, что в пороховом погребе курить. Заранее взял. Самая обыкновенная веревка, для сушки белья.
– Давай мне, я с веревками на ты, – Пирог тоже, наверное, видел, что на Корнейку волны действуют крепко. Взял веревку и сумел обвязать крепкосельских снайперов у пояса, сначала Тихого Федора, потом Проньку, а последним Волкова. Получилась цепочка.
Тем временем Корнейка поднял обрубок лопаты.
– Тяжелое железо, навьгородская работа, – сказал он. – Цены такой лопате нет, – с этими словами он вогнал лопату в землю по самый обломок черенка. То же сделал и Санька и удивился, как легко вошла она в землю. Будто утонула. Он притопил и третью, припомнив место. Сейчас, конечно, лопату домой не возьмешь, верный способ жучар навести, но потом – действительно, цены такой лопате нет.
– Морские узлы, – Пирог кончил увязочные работы и дернул за веревочку.
Спотыкаясь, снайперы – крепкоселы пошли, как невольники за работорговцем. Только вид у них был странный – выше пояса будто черные мешки надеты. Или даже шары-тыквы, как в маскараде – хеловине. Хеловину Санька видел по телевизору. Вид неприятный.
Они пошли по третей, полевой дороге, обойдя Могилу по кривой. Чем дальше становилась Могила, тем слабее действовали волны.
На границе парка, выходящей, действительно, в поле, они остановились.
– Развязывать? – осведомился Пирог.
– Конечно. Веревку нужно вернуть на место.
Узлы развязались на удивление быстро. Снайперы-крепкоселы, лишенные поводыря, стояли смирно и черенками не махали.
Вдруг сзади, из парка, раздалось шипение – сильное, громкое, будто паровоз пары сбрасывал. Шипение, а спустя пять секунд – вспышка света, да такая, что пришлось зажмуриться, а потом минуту привыкать к обычной темноте.
– Что это?
– Страж Могилы сердится, – ответил
