Терри Донован - Долина дикарей
У нее были губы, красные как кровь, вытекающая из пронзенного сердца воина. Черные волосы, как волна, готовая накрыть тонущего моряка, утопить его в собственных черных глубинах. Черные волосы, как песчаная буря в пустыне, мрачной тучей скользящая по барханам, тяжелым темным брюхом наваливающаяся на караван, проникая в ноздри, уши и рот тонкими струями песка, не позволяя путнику дышать. Кожа белая, как лед на вершинах гор.
Юноша мог строчить вирши целую ночь напролет, неровно дышать, произнося их про себя днем, путаясь в счетах и получая за это звонкие подзатыльники от хозяина, а вечером все сжигать, как недостойное ее, и все начинать сначала, почти теми же словами.
Кхадес решил позабавиться с юношей, внушить ему жаркие любовные сны, чтобы в конце показать отвратительное нутро красавицы, так, чтобы у юноши возникло стойкое отвращение.
Кхадес любил смеяться над человеческими страстями. Он стал по крупицам собирать образы из подсознания юноши, чтобы создать правдивую картину сна, и натолкнулся на мать принцессы. Впечатление от нее было настолько сильное и странное, что Кхадес едва не потерял контроль над юношей.
Царица была не такой, как все. И дело было не в ее внешности. Хотя и в ней тоже, но с точностью до наоборот. Высокая и стройная, с длинными скулами и тонкими губами, с ледяным взглядом и лишенным интонаций, всегда ровным голосом, она казалась холодна и бесстрастна. Но это было совсем не так. И Кхадес, благодаря тому, что не имея плоти, развил в себе иные чувства, сразу же понял это. Он покинул юношу и проник в сны царицы. Когда он узнал ее удивительную, жуткую тайну, он понял, что ее дочь Гизелла и есть та, которую он ждал десять тысяч лет.
31
Гизелла вела себя вовсе не так, как ожидал Тахор. Она обескуражила его. Он ожидал, что ее снова придется тащить, что она снова будет умолять и плакать, а она вместо этого вдруг пошла впереди него.
– Идем, мой прелестный хозяин! – воскликнула она. – Идем же скорее. Мне не терпится испытать все то, что ты мне обещал. Или твои обещания были пустыми, демон?
Тахор молчал. Он не хотел признаваться, что просто пугал ее, ничего из обещанного он не собирался делать.
– Она нужна мне целой и невредимой, и не вздумай каким-либо образом покушаться на ее плоть. Иначе я заставлю тебя умирать десять тысяч лет, и каждую секунду ты будешь испытывать боль, такую страшную боль, какую доселе ты еще не испытывал.
Тахор показывал Гизелле дорогу, а она продолжала молоть языком всякую чушь. Слушать ее было невыносимо. Будь на ее месте другая женщина, Тахор уже бы разорвал ее на куски и сожрал, но Гизеллу не смел тронуть. Он не знал истинной силы Кхадеса, но великий отец одним своим видом внушал такое уважение, что Тахор ни на миг не сомневался в правдивости его угроз.
Руководствуясь видениями из снов, Тахор вел принцессу Гизеллу к обители Кхадеса.
Куб Кхадеса находился посреди огромной пещеры, на вершине пирамиды. Тахор никогда воочию не видел его. Знал только искаженные, расплывчатые образы из сновидений. Но когда впервые увидел, то мгновенно понял, что это.
– Мы пришли, – сказал он.
Гизелла в ошеломлении замолкла. Все полубезумное возбуждение, с которым она болтала языком, стремясь чем-нибудь задеть, разозлить зеленокожего демона разом испарилось. Зрелище потрясало.
По стенам полупрозрачного светящегося куба то и дело пробегала волна света другой яркости, и интенсивность освещения в пещере все время менялась. Это было биение древнего сердца Тахора. На вершину пирамиды вела лестница. Ступени лестницы были высокие, вряд ли предназначенные для человека. Тахор ступал по ним с большей ловкостью, чем Гизелла. Принцесса страшно устала, пока они добрались до вершины. Но вид светящихся стен с надписями из букв древних, как сама вселенная, вернули ей силы. Они беспрепятственно прошли сквозь стены.
В миг прохождения Гизелла почувствовала что-то вроде легкого дуновения теплого ветра – и все. Они оказались в кубе. Изнутри стены выглядели точно так же, как снаружи. Посреди куба, в центре парил круглый зеркальный сосуд с длинным сужающимся к концу горлышком. Горлышко было направлено как раз на гостей.
– Отец мой! Я привел ee! – воскликнул Тахор.
И отец появился, возникнув на месте зеркального сосуда. Гизелла уже однажды видела это существо, когда вместе с Конаном карабкалась по скале над подземной рекой к солнечному свету.
Теперь она могла рассмотреть его получше. У него было гладкое, тучное тело, по пропорциям как у младенца, но размером со слона, огромные уши и рот, шесть гибких рук и мощные тяжелые ноги. Кожа лоснилась от жира, на ней не было ни волос, ни иных изъянов, свойственных человеку. А пупок на животе чудовищных размеров был глубоким, как будто пронзал его насквозь.
– Это все видимость, – сказал великий отец и с легкостью оторвал одну из шести рук. – Иллюзия. Я не такой. Но этот образ – единственный, который я магу являть в этом мире. Такова не моя особенность, такова особенность этого мира.
– Кто ты? – спросила Гизелла. – Зачем ты хотел меня видеть? Зачем вообще все это?
– Неправильный вопрос, но я все равно отвечу на него. Я – Кхадес, великий отец множества сущего. Но лучше бы тебе спросить, кто ты. Ибо я есть я, и всегда им был, и я знаю, кто я. А вот ты не знаешь. На самом деле, твоим отцом был один из потомков моих созданий, а не этот глупый царь, который думает, что ты одна из его дочерей! – Кхадес внезапно расхохотался.
Вся его жирная красная туша затряслась, как желе, которое несут на серебряном блюде, а изо рта полилась струйка кровавой слюны. – Я с удовольствием расскажу тебе об этом, ибо ты имеешь право знать.
И Кхадес рассказал о тайных страстях царицы-матери. Гизелла сначала не верила ни единому слову, но потом вдруг поняла, что великому отцу незачем врать. Он говорит правду. Страшную, невозможную правду. Но от реальности нигде не скрыться, даже в преддверии смерти. Не замечая этого, Гизелла едва одними губами шептала: «Нет».
Слезы полились из ее глаз, оставляя на запыленном лице светлые дорожки.
Гизелла узнала, что в покоях ее матери, царственной Руфины, в северном дворце, куда никому, кроме ее личных немых слуг и нескольких особо преданных служанок, никому не было доступа, она предавалась безумным страстям. Руфина была одержима похотью. Замуж ее выдали в раннем возрасте, когда еще не ведают стыда, и влечение к противоположному полу считают любопытством.
Но в случае Руфины это было больше, чем любопытство. Она начала ублажать себя задолго до того, как муж решил впервые ознакомить ее с особенностями собственного тела; Сначала она доставляла себе удовольствие при помощи пальцев, а потом у нее появилась любимая маленькая игрушка, куколка младенца, вся гладкая и округлая, которую хотелось гладить и гладить. И Руфина гладила ее нежными пальцами, но поскольку она привыкла гладить не только куколку, то однажды эти две страсти соединились.
