Терри Донован - Долина дикарей
Но у Кхадеса не было чувства меры. Он двигался к цели слишком извилистым путем, да и цели у него не было, он делал различных существ только для того, чтобы их делать, чтобы ощущать, как из ничего, из бесформенных кусков первоплоти появляется нечто – и чем причудливее, чем несоразмернее оно было, тем большее удовлетворение он испытывал.
Он делал безногих жаб, ползающих на брюхе, как улитка; круглых и плоских многоножек, ноги которых, расположенные по кругу, могли совершать только одно движение, и поэтому они умирали, не сходя с места; шарообразных червей, которые не в силах были спрятаться в землю и их быстро расклевывали птицы. Потом он занялся воплощением существ, не имеющих названия. Он старался делать так, чтобы они как можно меньше походили на творения великого создателя. Редко какое из этих существ получалось по-настоящему живым. Как правило, это было подобие жизни.
Сделал он и несколько подобий человека, самого любимого создания творца вселенной. Как обычно, это была лишь жалкая пародия, которую едва можно было назвать живой, но это переполнило чашу терпения архитектора миров.
Строитель и властелин мира разгневался.
И кара за содеянное наступила очень быстро.
Кхадес как раз лепил особо ужасное существо, отдаленно напоминающее нечто среднее между человеком и черепахой. Чтобы лишить существо всякого смысла, Кхадес старательно делил тяжелый панцирь, расположенный у человека-черепахи на груди, на части, выводя наружу самые уязвимые места. Посмеиваясь в душе, он настолько увлекся, что не заметил появления стражей.
Это были огромные черные существа без лиц, которые возникли с четырех сторон от него, сгустившись из теней. Вместо пальцев у них были цепи с крючьями на концах. Цепи издавали зловещий звон, но Кхадес услышал его далеко не сразу. Только когда один из крючьев предупреждающе качнулся перед его лицом, Кхадес услышал. А услышав, и увидел стражей. Они не стали больше ждать. Кхадес даже не успел как следует ужаснуться. Крючья вцеплялись в него, вырывая куски плоти. Он вопил от невыносимой боли. Потом четверо стражей подняли его на цепях, и он повис между ними, чувствуя, как его тело разрывается на части. Это действительно было так. Стражи тянули цепи, и внутри Кхадеса рвалась плоть. Он стал уже в два раза больше, чем обычно. А потом перед ним возник сам создатель, архитектор миров.
Он прочел приговор, не подлежащий обжалованию. Кхадесу надлежало отбывать вечное заключение. перед тем, как поместить в темницу под землей, Кхадесу напоследок оторвали руки, всю тысячу по одной. Он мучился, кричал, но приговор был приведен в исполнение безукоризненно, следуя великой и неоспоримой воле создателя.
Кхадес истосковался по плоти. Сто веков, проведенных в одиночестве, заставили его полюбить плоть, любую плоть. Ему уже было неважно, какая она, какова конечная цель ее существования и насколько удобно в ней душе.
Он полюбил плоть саму по себе, за основную особенность плоти – возможность чувствовать боль и наслаждение. Боль, конечно, бывает у плоти чаще, и Кхадес, будучи одним из древних строителей плоти, прекрасно об этом знал, но все равно жаждал плоти. Жаждал стать одним из смертных существ, ибо никакая бесконечность не имеет смысла, в том числе и бесконечность времени. Разве может вечное существо не бояться вечности?
Несмотря на то, что находился в самой прочной из тюрем, Кхадес мог проникать в чужие сны и соблазнять людей тайным знанием, якобы спрятанным в его темнице. И глупые твари соблазнялись, и шли к нему в темницу, чтобы отдать ему душу в обмен на знание. Но никакого тайного знания они не получали, потому что единственным знанием Кхадеса был он сам, его способности и умения, а этого он никому передать не мог, даже если бы захотел. Зато они получали другое знание – они узнавали о собственной глупости, и платили за это жизнью.
Кхадес имел силу входить в тело, оставшееся без души. Но ни одно тело не выдерживало всю его огромную душу. Лишь на несколько мгновений Кхадес мог ощутить плоть, почувствовать желанную боль плоти, ощутить внутри себя жилы и кровь, кости и мясо, жир и булькающие внутренности. Все то, над чем он когда-то изощренно издевался, создавая пародии, и за что понес наказание. Но потом чужое тело лопалось, как лопается глубоководная рыба, которую вытаскивают в мир под солнцем рыбаки. Хлоп – и вот уже тело становится бесформенным, словно раздавленная слоном лягушка. Отвратительное зрелище.
И это было закономерно. По-другому быть не могло. Ибо создатель вселенной посмеялся над Кхадесом, сказав, что только в теле потомка одного из своих созданий он сможет покинуть тюрьму и вновь обрести все ощущения реальности, чтобы испытывать наслаждения плоти. Но это должно быть совершенное существо, истинный человек, дитя любви, а не какой-нибудь ублюдок, порождение преисподней. Такова была воля создателя. Он всегда оставлял надежду, сохранял лазейку даже для самого ужаснейшего из грешников. Чтобы мучение было сильнее, десять тысяч лет среди потомков творений Кхадеса не было ни одного, кто стал бы истинным человеком. Они изначально были мерзкие уроды, пародии на человеческий образ. И десять тысяч лет продолжали род, прибегая к насилию. И это насилие порождало других уродов, которые, хоть в них и была частица истинной жизни, все без исключения, кроме физических недостатков, имели еще и моральные. Шестипалые и трехпалые, трехрукие и однорукие, или с руками и ногами разной длины, или со слишком маленькой головой, или с прозрачной кожей, они ненавидели окружающих, они ненавидели все, что было прекрасно, и изо всех сил старались бороться с ним.
Уроды долго не жили – и часто умирали, не оставляя никакого потомства. Иногда Кхадес думал, что род его созданий готов прерваться, но недаром существует насилие. И десять тысяч лет потомки потомков продолжали род, прибегая к насилию.
Не раз испытывал Кхадес волю творца и входил в тела потомков собственных созданий, но результат получался тот же, что и с обыкновенными людьми. Стоило Кхадесу полностью обосноваться в теле, едва пошевелить хотя бы одним мускулом, как оно взрывалось, превращаясь в кровавое месиво.
И вот, наконец, случилось. Кхадес узнал об этом случайно, блуждая во снах обитателей города среди гор, Шадизара. Он увидел красавицу во сне одного юноши, по вечерам, после службы у купца, кропающего на оборотной стороне старых долговых расписок вирши о любви. Эту красавицу, это существо, которому бедный юноша готов был вручить свое сердце, или хотя бы голову, звали Гизелла. Она была одной из дочерей царя. Недоступное, но желанное создание.
У нее были губы, красные как кровь, вытекающая из пронзенного сердца воина. Черные волосы, как волна, готовая накрыть тонущего моряка, утопить его в собственных черных глубинах. Черные волосы, как песчаная буря в пустыне, мрачной тучей скользящая по барханам, тяжелым темным брюхом наваливающаяся на караван, проникая в ноздри, уши и рот тонкими струями песка, не позволяя путнику дышать. Кожа белая, как лед на вершинах гор.
