Терри Донован - Долина дикарей
Но слова оказались глупыми и не стоящими внимания.
– Мы еще с тобой встретимся, варвар! – сказал Тахор.
И Конан со всей силы ударил по голове. Череп громко хрустнул, и голова распалась на половинки, а между ними остался мозг. Он был черным. Как и следовало ожидать от мозга демона. Три оставшихся последними вихря устремились к разрубленной Конаном голове. Два вошли в половинки черепа и превратились во что-то вроде черепах, только с длинными и быстрыми ногами. Они сбежали по ступеням, как ветер.
Один миг – и вот их уже не видно. А самый последний вихрь – самый неудачливый из всех – попытался сначала превратиться в большую крысу. Но крыса получилась мягкой как расплавленный воск. Она не могла идти, каждое движение лапы приводило в движение все тело, которое не справлялось само с собой и расползалось в разные стороны. Тогда мозг превратился в медленную, мягкую улитку без панциря. Улитка поползла, оставляя за собой след.
Пирамида затряслась, а сверху посыпался песок и мелкие камни. Конан поднял голову и увидел, что сталактиты наверху угрожающе раскачиваются.
– Бежим, – вскрикнула Гизелла, которая посмотрела туда же.
Конан наклонился к Гилвану, намереваясь взвалить труп юноши на плечо.
– Оставь мертвецов! – завопила принцесса. – Им уже все равно, а нам может быть хуже! Помоги лучше мне! Я не знаю, способна ли бежать.
Конан быстро оценил ситуацию. Принцесса. Гизелла, конечно, была права.
34
Улитки, огненные улитки, которые делали пещеры удивительными и неповторимыми, умирали. Свет от них становился все тусклее. В конце концов, Конану пришлось идти почти на слух, ориентируясь по звуку собственных шагов и воплям обезьяны, которая в темноте чувствовала себя лучше и привычнее, чем он.
Лунный свет был внезапен, как крик совы. За сову вскрикнула Гизелла. Конан от неожиданности едва не потерял равновесие. Это было тем более опасно, что они находились на крутом склоне, поверхность которого состояла из сыпучего песка. И опрометчивый прыжок на него грозил обвалом.
– Мы вышли, – сказал Конан.
– Прости, я испугалась, – ответила Гизелла. – Наверное, теперь нам лучше идти по отдельности.
– Я тоже хотел предложить именно это, – подтвердил киммериец. – Склон выглядит весьма опасно.
С большими предосторожностями они спустились по склону и оказались на дороге. Вскоре, когда лунный свет сделался привычен для глаз, Гизелла узнала эту дорогу. Путь из храма Вина и Крови в Шадизар.
Горная дорога сначала вилась по склону, потом вошла в ущелье и вскоре влилась в проложенную древними строителями мостовую, ведущую к воротам Шадизара.
Увидев брошенный, сломанный паланкин и растерзанные падальщиками тела носильщиков, телохранителей и любимых служанок, Гизелла остановилась, не в силах некоторое время ни двигаться дальше, ни что-либо сказать. Столько всего случилось, что ей казалось, что весь этот ужас, случившийся по дороге домой из храма Вина и Крови, был так давно, словно прошло множество лет. Все давно истлело – тела и воспоминания – и покрылось паутиной времени. Но оказалось, что это вовсе не так. Тела еще гниют и съедобны для паразитов, а боль в памяти так сильна, что отделаться от нее невозможно.
Конан молчал, понимая, что вряд ли чем-либо сможет утешить принцессу. Он не знал, что произошло. Но можно было легко догадаться. А при взгляде на лицо Гизеллы угадывалось и остальное. Эти растерзанные мертвецы – ее люди. И с некоторыми из них у нее была сильная и прочная душевная связь.
Вот эти два разодранных трупа с длинными волосами – у одного русые, у другого – черные, как вороново крыло, наверняка были приближенными служанками принцессы. Потому что остальные трупы при жизни были мужчинами.
– Здесь нам лучше расстаться, – не глядя на Конана, неожиданно сказала Гизелла. Она уже сделала несколько шагов вперед, судя по всему, не собираясь прощаться и хоть как-то благодарить киммерийца, когда он догнал ее и властно положил руку на плечо.
Принцесса вздрогнула, как от удара бича, и обернулась.
Конан держал в руке что-то блестящее. В неверном свете луны она не сразу узнала свое украшение.
– Твой браслет, – сказал Конан. – Обезьяна отдала его мне. Если бы не этот смышленый зверек, мы бы никогда не встретились.
– Да мы все равно, что и не встречались, – ответила Гизелла. – Разве нам стоило встречаться вот так? Это не подобает царской дочери. Ты теперь знаешь меня с такой стороны… К сожалению, наши пути далеко разошлись. Мы стали как птица и рыба. Если и можем встретиться, то только для того, чтобы сожрать друг друга.
– Вообще-то я не собираюсь тебя есть, принцесса, – сказал Конан.
– Я верю тебе. Но все равно. Рыба – я, и я боюсь тебя. Точнее я боюсь себя в тебе. Я боюсь Гизеллы, которую ты знаешь. Мне больше по душе старый образ надменной зазнайки. Прости, Конан, но нам лучше расстаться. И не иди в Шадизар. По крайней мере, не попадайся мне на глаза. Мне бы не хотелось сдирать с тебя кожу. А браслет… Он твой навсегда. Я не могу отнять у тебя память.
– Я буду хранить его вечно, – поклялся Конан.
… Через неделю, в Аренджуне, он обменял браслет искусной работы на гораздо более ценные в тот момент вещи, способные удовлетворить голод двух видов – большой круглый хлеб, особым способом зажаренную утку, у которой можно есть не только мясо, но и хрустящие косточки, два кувшина сливового вина и бурную ночь с прекрасной юной женщиной, уста которой были нежны и благоуханны, как цветок вендийского лотоса.
