Джеральд Старк - Конан и честь империи
Для очистки совести Темвик наведался к знакомым и немногочисленным родственникам госпожи Раварты, узнав, что ни у кого из них она не показывалась, и с головой ушел в предстоящее устроение Летнего Торжища. Если Нейя захочет – сама объявится. Тащить ее силком бесполезно.
Требовалось совершить сотню дел, договориться с множеством различных людей, проследить за тем и за этим, и, в числе прочего, продумать устроение наказания злоумышленников, разгромивших гиперборейское посольство. Магнуссону совершенно не хотелось украшать Ярмарку столь зловещим предметом, как виселица.
Выход предложил старшина плотницкой артели, возводившей торговые ряды: соорудить требуемый эшафот, но столбы, перекладины и черное сукно приколотить, что называется, на честном слове. Как только все закончится, лишнее уберут, а постройка отойдет к лицедейской труппе – те как раз подыскивают подходящую сцену и готовы оплатить расходы.
Непонятно как, но в городе уже пронюхали, что никакой настоящей казни не предвидится, и оттого мрачная церемония прошла под сдавленные смешки и одобрительный свист. Назидательный финал, когда помилованные и облегченно переводившие дух зачинщики погрома, спотыкаясь, гуськом спускались вниз, к родным и друзьям, едва не был испорчен выкриками:
– А где брат Бомбах? Осудите его, как остальных, или выпускайте! Почему его держат за решеткой?
Требовательные вопли заставили короля Пограничья подняться со своего трона, установленного на специальном возвышении, и под его полным холодного бешенства взглядом крикуны испуганно смолкли.
– Не хотелось бы омрачать праздник, – процедил Эртель в наступившей тишине. – Надеюсь, мне не придется менять решение… пока виселицу еще не снесли. Что до буйного митрианца, он дожидается своего приговора в подземельях Цитадели и очень скучает. Если кто стремится разделить с ним камеру, пусть только подаст голос.
Желающих не нашлось. Обещание прозвучало достаточно внятно и веско, чтобы крамольные возгласы стихли, как по магическому повелению, а Темвик украдкой перевел дух. Не хватало еще отправлять стражу вылавливать недовольных. И без того забот хватает. Но что, во имя светлых богов, стряслось с Эртелем? Никогда он так не разговаривал…
Вскоре дороги управляющего замком и коронованных особ разошлись. Эртелю Эклингу вкупе с приближенными надлежало развлекать гостей, принимать глав Гильдий и всячески способствовать улучшению мнения о Пограничье, а месьору Магнуссону наравне с ширрифом Вольфгарда – следить за порядком на огромном заливном лугу, отведенном под Летнее Торжище. В минувшие годы блюстители обращались к двергской общине, охотно выделявшей сотню-другую соплеменников в помощь стражникам, но теперь приходилось рассчитывать только на себя. И, хотя для надзора за Ярмаркой собрали всех, кого только смогли, увеличив обычное число патрулей по меньшей мере втрое, Темвик не сомневался – за предстоящие пять сумбурных дней что-нибудь неладное да стрясется.
Вот он и кружил по шумному и цветастому людскому скоплению, порой останавливаясь перекинуться словом с знакомцами, и с тоской отклоняя очередное заманчивое предложение распить кружечку. Вокруг, как море, плескались звуки, яркие краски, запахи – перебродивший хмель, кипящий жир, опилки, горькая вонь свежевыделанной кожи и тончайший налет благовоний – мотались по ветру флажки и пестрые ленточки, что-то звенело, трещало, ухало и спорило на множество голосов.
Около второго дневного колокола.
От обилия запахов, звуков, красок у Дженны начинала кружиться голова. Конан же, казалось, не ведал усталости. На традиционной церемонии открытия, когда главы торговых и ремесленных гильдий подносили царственным особам свои дары, киммериец блистал за двоих, поскольку Эртель был рассеян и мрачен. Для каждого, кто подходил к покрытому алой парчой помосту с двумя тронами, у Конана находилось доброе пожелание или веселое напутствие.
Цех ювелиров преподнес двум владыкам золотые кубки, богато украшенные самоцветами, которые представитель зингарских виноторговцев тут же наполнил прекрасным игристым вином – зазвучали здравицы королевским фамилиям. Зенобии вручили рубиновое ожерелье с подвесками. Дородный торговец благовониями из Аргоса – пребывание в непривычно прохладном климате Пограничья ничуть не сказалось на его жизнерадостности – с поклоном положил к ногам госпожи Канах сундучок сандалового дерева, полный редчайших и дорогих притираний (им, стоило матери отвлечься, немедля завладела Ричильдис). Престарелый шемит в одеждах из драгоценного муара и кордавского бархата, с двух сторон почтительно поддерживаемый сыновьями, сделал неприметный жест, и к замку, в винные погреба короля Эртеля, покатила тяжело груженая пузатыми бочками подвода.
Впрочем, гостей из столь далеких от Полуночи стран, как Аргос или Шем, прибыло немного. Гораздо больше купцов представляли ближайших соседей: Аквилонию, Немедийскую империю с ее протекторатами, Нордхейм и Бритунию. Киммериец и Эртель благодарили всех – один шумно и искренне, другой – почти не разжимая губ, словно снедаемый некими тяжкими раздумьями. Дженна сразу обратила внимание, что место за троном Эртеля, где обычно стояла Нейя Раварта, пустует, и отнесла подавленность короля Пограничья на счет досадной размолвки с возлюбленной.
Подарок туранских конезаводчиков, однако, на некоторое время пробудил к жизни даже Эртеля. К помосту вывели двух великолепных жеребцов в роскошной сбруе – вороного могучей породы, разводимой в Немедии специально для рыцарских ристалищ, и легконогого буланого скакуна-саглави, завидев коего, варвар как-то странно крякнул и покрутил головой. Выяснилось, что киммерийцу предназначался как раз вороной.
Конан и Эртель приняли подарок, от всей души пожелав купцам удачной торговли, в очередной раз прозвучали заздравные речи, после чего коней увели, а Конан шепнул на ухо своей супруге:
– Надо будет поменяться с Эртелем. Этот конек напомнил мне кое-что из моей бурной юности. Потом напомни, расскажу.
Последними отдаривались оружейники. Эртель принял подношение почти равнодушно, у киммерийца же глаза горели азартным огнем, когда могучий длиннобородый купец, внешностью скорее смахивающий на подгорного жителя, одну за другой разворачивал чистые холстины на великолепных клинках. Развернув последнюю, оружейник чуть замешкался. Впрочем, долгие сомнения кузнецу были явно несвойственны, и колебался он лишь мгновение. Он кивнул подмастерью, и тот подал большой плоский сверток из тонко выделанной телячьей кожи.
– Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь из моих мастеров мог назвать это изделие своим, – прогудел купец, в то время как его руки неторопливо разворачивали сперва кожаный покров, а затем второй, холщовый. – Но – увы… Меня просил передать его один мой – и твой – большой друг. Прими сей дар, король-воитель, чье имя гремит от Пиктских Пущ до Гирканских степей. Тебе он будет как раз по руке.
