Город с львиным сердцем - Екатерина Звонцова
– Тогда иди ко мне. И ты тоже, малыш.
Мальчик не видел бури, но по звуку ощущал: она близится. Свист ветра становился сильнее и горячее, а небо захлёбывалось непривычным цветом – серо-красным. Этот злой, болезненный цвет… да. Мальчик его знал. Не забыл. Хотя очень хотел бы.
– Тихо. Не смотри.
Он плохо помнил, как опустился рядом и прижался к тёплому, но дрожащему верблюжьему боку, и сам он тоже дрожал. Рука Харэза, обхватившая его за плечи, была привычно ледяной, но сейчас это не имело значения. Едва ощутив, как на голову набрасывают ткань плаща, мальчик крепко зажмурился; с другого бока к нему прижалась Кара, а где-то в стороне, у Харэза за левым плечом, слышалось дыхание Рики. И всё это наконец отрезало свист и вой, которые поднимались вокруг.
Как страшно…
Над самым ухом прозвучал всё тот же мягкий, бархатный голос Смерти:
– Лучше вообще не открывай глаз. Не открывай, слышишь?
И сразу всё зашлось одним длинным диким воплем. Мир стал очень маленьким.
Мальчику казалось так, может, потому что он ослеп, оцепенел и всеми силами старался стать поменьше. Он даже не менял положения: прижимал руки к груди, слыша там – впервые – те же звуки, что и вокруг. Его всё так же крепко обнимал Харэз, близкий, но невидимый. Время тянулось. Песок и ветер мальчик представлял себе потоком, обтекающим сгорбленную верблюжью фигуру, как море обтекает скалу, которую не может перехлестнуть. Иногда слышалось, как песчинки царапают тяжёлую ткань плаща, а по тому, что скребло в горле, можно было догадаться: жадные пустынные дуновения крадут мельчайшие, обычно даже незаметные капельки воды из воздуха. Но самого его хватало. Мальчик передвинул одну руку и стал успокаивающе гладить верблюжий бок, путаясь в длинной шерсти.
Он не знал, сколько прошло времени, но точно знал: считать нужно в часах, не в минутах. Кажется, пару раз он даже забывался снами, в которых бросало из жара в холод и что-то воющее кралось по следам. Но самих снов он не запомнил.
Буря свистела и злилась. Она искала. Казалось, она звала.
«Трусы, покажитесь. Покажитесь мне!»
Но тщетно. Никто и никогда не внимал таким просьбам по доброй воле.
Пару раз мальчик всё же приоткрывал глаза. Он видел светящийся алым кулон легенды. Видел кусочек бледного лица, которое она, зажмурившись, прятала у Харэза на груди, видел замершие тонкие руки. Губы Смерти касались чёрных прядей на её макушке, а сам он, казалось, дремал или чутко прислушивался.
«Выйдите!» Буря выла и скреблась вокруг, ткань плаща высохла, но бок верблюда уже не дрожал, а только вздымался и опускался от ровного дыхания. Мальчик слушал. Ждал.
Всё закончилось не так, как началось: ветер успокоился не постепенно, а резко – будто что-то строго хлопнуло его по макушке и разом остановило весь песок. Стало очень тихо, так тихо, как раньше бывало только ночью, в самой её середине. Наконец ткань, надолго заменившая кокон, пришла в движение и опала. Мальчик выпрямился и огляделся.
Всё та же ровная пустыня стелилась вокруг, хотя кое-где и появились слабые вытянутые гребни барханов. Небо прояснилось и вернуло естественный, уже сине-вечерний, но ещё беззвёздный цвет. Дышалось легко, и захотелось скорее глотнуть побольше воздуха.
– Все живы, все видят и слышат? – Харэз внимательно оглядел своих спутников, потом задал тот же вопрос верблюду, поднявшему голову и ставшему нормального размера.
Животное встало и, деликатно отойдя в сторону, принялось встряхиваться. С горбов посыпался песок, которого, наверное, хватило бы, чтобы засыпать целиком хозяина. Харэз рассмеялся.
– Что бы мы делали, если бы не он? – хмуро спросила Кара.
– Что бы вы делали, если бы не я? – тут же поправил Харэз.
Кара что-то пробурчала и принялась смахивать песок сначала с себя, потом с мальчика. Рика остановилась возле верблюда, и тот, наклонившись, лизнул её в щеку.
– Пройдём ещё немного? – спросил Харэз, водружая на спину животного несколько сумок и фляжек. – Или заночуем тут?
– Лучше отойдём… – произнесла Кара. – Не люблю оставаться там, где чуть не умерла от ужаса. Какой кошмар. Если бы был Песчаный чародей…
Она не стала заканчивать, заметив, как сразу помрачнела Рика, да и хмурый взгляд мальчика наверняка поймала. Хорошо, что все слишком устали, чтобы ссориться.
Харэз взял верблюда под уздцы и первым направился вперёд. Но они не успели пройти слишком далеко. Находка ждала их меньше чем через пару сотен метров.
Первым это увидел мальчик и принял за сбитую птицу или за вывороченный из песка кусок скалы. Он немного ускорил шаг, остальные – тоже. Уже скоро он понял, что предмет шевелится, и потянулся даже за кинжалом, но тут же ледяная рука Харэза предостерегающе сдавила плечо. Столь же ледяной голос остановил сжавшиеся на рукояти пальцы:
– Нет. Не нужно.
Он не добавил ничего, пока они не подошли и пока предмет не перестал быть предметом. Нагромождение тряпья оказалось ещё одним мальчиком – рыжим и худым, невозможно худым. Он лежал лицом вниз, и, когда Рика перевернула его, красновато-золотые, почти как песок, глаза отразили свет неба, но остались безучастными. Но вот эти глаза встретились с другими, почти такими же, и в них снова вспыхнуло то, что можно было принять за жизнь или хотя бы за её тень.
– Город-на-Холмах! – маленький незнакомец произнёс это едва слышным шуршащим голосом и тут же закашлялся. – Ты живой ещё…
Судя по тому, каким тяжёлым и сухим был кашель, всё горло и лёгкие забил песок. Белые, обмётанные кровавой коркой губы исказились болезненной улыбкой, рука – сухая и сморщенная, как птичья лапа, – потянулась вперёд и упала.
– Это ведь ты? Говорили, у тебя самые золотые глаза из всех нас.
Мальчик не знал его. Да, он не знал никого из братьев, но признать брата мог. Он быстро кивнул и, немного оттеснив плечом Рику, спросил:
– Ты хочешь пить? Ты попал в бурю?
На первый вопрос умирающий кивнул, на второй – мотнул головой. Ему протянули фляжку, но при первом же глотке снова раздался кашель.
– Буря… – просипел он. – Она всегда была и будет. Во мне. Вокруг меня. В людях. Ты… ты не спасёшь нас, да? Кто-то ещё верит…
Снова всё болезненно сжалось внутри, скрутилось тугим желчным узлом, и поднялась тошнота. Мальчик сжал зубы. На плечи словно положили огромную башню, нет, десять башен, нет, все родные башни. Он заставил себя покачать головой, хотел возразить: «Я пытаюсь!» – но не успел.
– А я не верю… – шептал умирающий. – Ты точно он? Правда? Такой…
«Жалкий?» А Город-на-Холмах был велик.
Он крепко сжал руку на плече, таком тощем, что выпирающая кость казалась веткой. А Кара вдруг схватила за плечо его самого, наклонилась и прошептала:
– Зан ни в чём не виноват, слышишь, ты, кто бы ты ни был? Слышишь?! И он…
Глаза, окружённые болезненными тенями, впервые задержались на её начинающем светиться лице. Там проступил мучительный страх, а потом они устало закрылись.
– Она… мне больно от неё… пусть уйдёт, пусть.
– Кара, – тихо, но словно бы с угрозой окликнул Харэз. – Оставь.
Она отпрянула, прикрыв рукой губы, зажмурилась и попыталась даже спрятаться, только бы не светиться. Но в этом уже не было нужды. Веки того, кто лежал под тёмным небом, тяжёлые и отёкшие, больше не дрожали, грудь опала. Харэз провел ладонью по низкому веснушчатому лбу, и тело рассыпалось в прах; поднявшийся ветер смешал его с песком и унёс. Мальчик проводил прах взглядом, потом посмотрел на свои ладони. Они тряслись. Казалось, за эти минуты пальцы немного… усохли? Рёбра и спину пронзила судорога. А разум опустел, точно пустынный ветер прокрался прямо туда.
Его брат умер. Только что умер, и, может, он не первый.
– Зан? – раздалось рядом. – Ты что?
Он отпрянул с криком. Мир снова был маленьким. Холодным. Несправедливым и злым. Хотелось стереть его, стереть весь до последнего штриха или хотя бы…
– Малыш, где ты? – сам ветер взвыл это. Но было всё равно. Сил не осталось.
– Зан! – этот голос был резким. Как и всегда, он беспощадной затрещиной напоминал: «Был слабаком и будешь,
