Мы остаёмся жить - Извас Фрай
– Мы убивали одного русского; на его место сразу становилось десятеро – это было незадолго до конца битвы, но уже после нашего поражения.
У него тоже был пистолет. Его чёрное дуло тоже смотрело прямо на меня. Могу себе представить, что чувствовали наши солдаты, когда двое высокопоставленных офицеров угрожали прикончить друг друга.
– А кому было легко?! – вспыхнул Рудольф, – в Варшаве мы тоже не цветочки выращивали.
– Каждый день я видел смерти десятков тысяч солдат. Половина из них вымирала от холода. Я был командиром одного батальона. В нём было двести тринадцать утром, а к полуночи нас осталось лишь трое. Один за другим наши силы таяли от русских пуль. Единственное, что никогда не таяло в тех краях – так это лёд и снег. И что сделала для нас наша страна? Миллионы человек погибло в тысячах километров от дома ни за что. Она бросила нас на произвол судьбы. Тех, кто вернулись домой, было несколько тысяч. Наша судьба была сложной – многие сошли с ума и больше никогда не надевали форму. Но я продолжил сражаться – теперь уже здесь.
Я снял пистолет с предохранителя.
– Назови любую крупную битву на Восточном фронте и узнаешь, что я участвовал в ней. И знаешь, как я выжил?
Я покачал головой вместо него. Его взгляд заледенел.
– Я никогда не уходил от битвы и шел до конца, пока не отдавали приказ отступать. И после всего, что я сделал для этой страны – ни одна тыловая крыса не смеет называть меня предателем.
– Это мятеж! – сквозь зубы выдавил Рудольф.
– А ты попробуй устроить суд надо мной – над лучшим из стрелков, оставшихся у страны. За это – тебя самого отправят под расстрел. Но сейчас совсем не то время, чтобы два офицера устраивали дуэль в пивной.
Он ничего не ответил. Я снова выстрелил в потолок и вернул пистолет в исходную позицию.
– Враг с каждым днём на километр ближе к победе. А чем занят ты в это время, Рудольф? Поучаешь молодёжь своими авторскими методами?! Лучше бы ты занялся делом, не то тебе будет трудно дожить до конца этой войны. Помни, Рудольф, что и от тебя зависят многие наши жизни.
Я спрятал пистолет и протянул ему руку.
– Тебе решать: мир или война. Но учти, что последнее обойдётся тебя очень дорого.
Секунды три ушло у Рудольфа, чтобы выйти из ступора. Я знаю, что для него прошла целая вечность. Но пистолет ему пришлось опустить. Не сейчас – думал он – ещё не время.
Сзади послышались аплодисменты и одобрительные свисты.
Рудольф взял бокал с пивом, осушил его в три глотка и вышел из пивной, так и не удостоив меня рукопожатия.
Мы с Гансом снова остались одни за барной стойкой. Я сел и уткнулся щекой в кулак. Ганс налил мне ещё один бокал и, неужели, проговорил, явно обращаясь ко мне:
– Что, совсем не идёт, да? – он махнул головой в сторону следов недавнего буйства Рудольфа, – когда два лидера не могут найти общий язык между собой – без беды и лишних трудностей не обойдётся.
– Тебе-то какое дело, бездельник?!
– А помнишь ли ты, сталинградовец, кем в своё время был я?
– Очередной тыловой крысой – кем же ещё, – прошипел я, осушив половину бокала, – чёрт тебя знает. За всё время, что мы с тобой дружим, ты ни словом не обмолвился о своём прошлом – только нёс какую-то чушь, да и только. Даже за три тысячи лет своей жизни я не научился узнавать о прошлом людей, чьи лица не отличить от статуи.
– Скульптуры с неподвижными лицами – могут рассказать множество историй. Надеюсь, к твоему четвёртому тысячелетию ты поймёшь это, – Ганс достал огромный бутылёк со шнапсом и отлил себе немного в рюмку, явно намереваясь выпить со мной прямо на рабочем месте, – из Бухенвальда, говорят, сбежать невозможно; и это касается не только заключённых. Надзиратели – тоже были пленниками тех стен. «Каждому воздастся» и нам – в том числе. Но я-то знаю: даже надзиратель, даже Бухенвальда – имеет шанс на побег. Возможно, он расскажет обо всём, о чём молчат те стены и чего передать не в силах даже сами уцелевшие заключённые. А может, он тоже на веки умолкнет. Всегда правильнее молчать, когда вокруг столько, о чём можно рассказать, не правда ли?
И я ответил:
– Значит, – я покачал головой, – это ты – главный производитель мыла в стране. Самый большой живодёр из всех нас. И этот «человек» наливает мне пиво.
– Ну, от того, что его наливаю тебе я – оно ведь не становится хуже?!
Рассмеялся.
– Долгое время, – продолжил он, осушив рюмку со шнапсом, – я думал над тем, почему мы так относимся к людям, которых истребляем. И недавно я нашел ответ. Он очень прост.
– Кажется, я уже знаю, в чём он заключается.
– Они просто лучше нас. Во всём. Мы ненавидим их настолько, что даже ненависть исчезает как-то сама собой в процессе.
– Всем нам это известно. Так зачем же ты повторяешь это вслух, Ганс?!
– Они достигли больше, чем мы. Нам легче назвать себя обманутыми и обворованными.
– Да. Всё так и есть.
– И мы истреляем их; только потому, что они лучше нас.
– В точку.
– И почему?
– Ты, вроде, уже ответил на этот вопрос.
– Они лучше нас?!
– Это не повод. Так было, так есть, так будет всегда. В будущем, человек создаст разумную машину, которая будет как человек, только лучше его во всём, даже в гуманности. А затем, он уничтожит её. Именно человек уничтожит машину, а не наоборот. Машина не может быть жестокой. Мы – слабы; но пусть сильные боятся нас. Мы – смерть для них. Это ты хотел сказать?!
– Нас обманули. Но не те, кого мы сослали в лагеря. И теперь, миллионы невинных страдают. Только за одну десятую наших слов – в былые времена нас бы расстреляли.
– Все те, кому было до этого дело – сами давно расстреляны. Сейчас, для нас самым главным является не попасть в их число.
– А затем, когда война кончится – нас назовут злодеями. Потому что мы проиграли.
– Нас уже давно так называют – и весь мир против нас.
– А кто вспомнит о том, что когда-то мы были простыми людьми и жили в стране, которая должна была служить примером для остальных?! Мы были такими же людьми и в голове у нас были те же мысли, что
