Мы остаёмся жить - Извас Фрай
– Друг, может тебе обратиться к врачу? Я тут познакомился с одним…
– В последний раз я был в кабинете у врача двести лет назад – и то, с целью убить его, – выкрикнул я с неожиданной даже для самого себя резкостью.
Все мы – вдыхали тогда запах революции и свободы. Мы знали: никому больше не удастся заковать нас в цепи. Врагу больше никогда не победить нас, потому что все мы – стали братьями. И мы понимали: нас и всех, кто придёт за нами – ждёт счастливая, новая жизнь.
И в этот момент, под обеспокоенным взглядом Фридриха, я падаю на землю и теряю сознание.
Солнцестояние Первое
Всегда ли мы должны оставаться такими, какими привыкли быть?
Из помятой временем картонной коробки я достаю сияющую новизной пластинку и кладу её под иглу граммофона. Она начинает вертеться вокруг своей оси. Для меня это всегда магический момент. Я уже замер в ожидании музыки. И спустя секунду, воздух вокруг уже заполнился теми самыми прекрасными звуками, которых я ждал. Это были лёгкие и печальные женские голоса в сопровождении медно-духового оркестра. Они пели о жестоком, беспощадном мире; и о красоте любви, которую им удалось в нём отыскать.
Я слушал эту пластинку сотни, если не тысячи раз. Тем временем, у меня осталось всего одна сигара – затем о роскоши придётся на время забыть. Всё равно я больше не испытываю ни малейшего удовольствияот них – так привык. Выдыхая дым, я делаю музыку как можно громче. Окна и двери моего дома надёжно закрыты. Вот-вот это должно было начаться – полностью уберечь себя от невыносимого шума мне всё равно не удастся, зато я смогу сделать вид, что ничего не замечаю. Затаив дыхание и я, и все жители этого маленького городка ожидаем того, что неизбежно должно было произойти. И вот, совсем недолго осталось.
Артиллерийский залп и правда не заставил себя долго ждать.
Война бушует уже шесть лет. Но теперь, к счастью, ей уже недолго осталось.
Пыль и грязь поднялись в воздух, а некоторые стены даже начало шатать вправо-влево. Орудия противника, по звукам, находились километрах в тридцати от нас. Ситуация такая, что мне хочется пошутить, да не с кем. Страха перед мощью противника я не испытывал совсем – испугались лишь те, кто думал, что им есть, что терять. А я, тем временем, вёл себя так, будто просматривал документальный фильм о войне, которая кончилась лет двадцать назад и проходила где-то на соседнем континенте. Безответственно, цинично – да, именно так; но это лучший план действий, когда точно знаешь, что от твоего решения – теперь совсем мало что зависит, даже если ты офицер.
Шум и ярость долго ещё отзывались эхом по нашим улицам. Но стоило моей пластинке доиграть до конца, как и артиллерийские залпы смолкли. К сожалению, из памяти тех, кто хоть раз их слышал – так просто они не уйдут.
Мой дом и все те, чьи лица и имена мне были известны – на этот раз уцелели. Потому что целью были не мы. О существовании нашего гарнизона, видимо, забыли и грозные сэмы, и даже недобитые остатки некогда самой могущественной армии на Земле, продолжающие каждый день давать сражения и почти все из них проигрывать.
Но радио продолжало вещать к нам то голосом берлинских станций, то эхом бельгийских. Из них нам было известно, что уже две недели, как колонны, растянувшиеся на километры, бегут с востока на запад, спасаясь от безумных русских орд, не останавливающихся ни перед каким сопротивлением. Тем временем, каждый день всё новые и новые батальоны сдаются на милость сэмов на западном фронте.
В городах не осталось солдат – они тоже разбежались, кто куда. У кого есть голова на плечах – пытаются залечь на дно; у кого её нет – сдаться в плен. Кто плачет, а кто и смеётся над гибелью нашей страны. Миллионы людей не знают, что будет с ними дальше; и что ждёт нашу родину, уже много веков как забывшую, что это за чувство, когда земля уходит из-под ног. Только я один – уже очень долго не смеюсь и не плачу.
Отечество – мертво; оно погибло ещё два года назад – тогда и стоило закончить эту войну, превратившуюся в откровенную бойню и для нас, и для врага. Тотальная война – безумие такое же, как и бросаться в бой без надежды победить. Но если отечество может погибнуть, то родина – никогда; эта истина была известна многим древним народом, в своё время испытавшим те же чувства, что и мы сейчас. Родина останется с теми, кто выживет. И только чувство юмора на грани здравого смысла не даёт многим из нас окончательно сойти с ума.
Как бы долго я не просидел в своём кресле, раз за разом проигрывая эту пластинку у себя в уме – мне всё равно придётся встать.
И выйти наружу – в этот чудесный мир, где солнце всё равно светит нам, хоть и сквозь облака дыма и пыли.
Навстречу мне идёт рядовой. Его рука тянется вверх, будто силится пронзить небо, стоит ему только завидеть меня. Этот жест узнает каждый в любой точке нашего безумного шара. Он подходит почти вплотную: молодой, выбритый, одет как с иголочки – ну чем не герой славного отечества. Вот только лицо у него больно напуганное – самому жутко становится.
Он бормочет что-то, спрашивает, видимо; и не кого-то, а меня. Хоть речь его звучит совсем неразборчиво, ненужно быть провидцем, чтобы догадаться, о чём он может спросить меня в подобной неформальной обстановке. Какие у нас планы? Что мы собираемся делать? Придут ли сюда сэмы или не они, а русские; и как мы будем защищаться и будем ли мы вообще?! А я что – Господь Бог, чтобы знать ответы на эти вопросы?! Поэтому ничего ему не отвечаю, а лишь загадочно отвожу взгляд и иду себе дальше, дескать, не твоё дело – как прикажем, так и будет. Но приказывать нечего – и это хорошо; потому что в случае приближения батальонов врага, я не знал бы, что с этим делать.
Ситуация, в которой мы оказались, уже даже не действовала мне на нервы; я просто хотел, чтобы всё это как можно скорее кончилось.
Я смотрел на вещи и людей, мимо которых проходил, с каменным
