Когда не горят костры - Джезебел Морган
Гарм морщился. От её эмоций, таких же диких, чистых и непривычных, как и она сама, ему было неуютно. Хотелось уйти, отгородиться от чужих слёз дверью, стенами, равнодушием, но Хель требовалось его отражение, чтоб говорить с девочкой, и приходилось оставаться и слушать.
Её горе не больше моего, убеждал себя Гарм, покачиваясь с носка на пятку. Богиня не утолит её мольбу, раз мою не утолила.
Омела продолжила с едва сдерживаемой горечью.
– Я умею заключать сделки, о да. Я нашла ему имплант, самый лучший, который можно достать, который подошёл бы ему. Я нашла врача, согласного подключить брата к Биврёсту, а главное – не задавать вопросов. Я всё устроила. Я предупреждала его, что это опасно, что взрослые редко переносят вживление хорошо, что может пойти отторжение… но он не слушал. Он обнял меня, поцеловал в лоб и ушёл в новую жизнь. И погиб. – Она сглотнула, обхватила себя за плечи. – Семья считает, что это я виновата. Даже не потому, что помогла ему, а потому, что нашла неисправный имплант и врача-шарлатана. Что желала ему смерти и подтолкнула к ней. Я не могу возразить им, я не знаю, как он умер. Я не знаю, есть ли в его смерти моя вина. Я хочу поговорить с ним, спросить его. Спросить: винит ли он меня.
Она выдохнула и закрыла глаза, опустив голову, словно на плаху.
– Я вижу и горе твоё, и боль твою. Назову цену сделки, а дальше решай, примешь ли её.
Омела вздрогнула, вскинула глаза в надежде, а Гарм онемел и окаменел от потрясения. Что может дать девчонка такого, что не смог бы добыть он сам?! Почему именно ей Хель благоволит, а о службе его – забыла?! Боль ворочалась в горле, гнев и вой рвались наружу, но не находили выхода, драли его изнутри, а суровая его госпожа говорила, словно не замечая муки своего слуги:
– До Рагнарёка мёртвым не дело встречаться с живыми – этот закон непреложен. Старшие асы скрыли то, что мне обещано, что должно быть моим. Отыщи и верни, и тогда всё о смерти брата узнаешь. Я клянусь, и слово моё правдиво, как речи отца Хродвитнира.
– Госпожа моя! – взвыл Гарм. – Почему мне ты не поручишь это дело? Разве плохо я служил тебе? Ради одной встречи я готов бросить вызов всем асам, я готов отыскать и принести тебе всё, на что укажешь! Разве раньше я так не делал? Разве подвёл тебя хоть единожды?
Хель едва заметно повернулась в его сторону, её живой глаз смотрел с печалью и пониманием.
– Верный мой пёс, здесь ты бессилен, увы. Но если поможешь омеле венцов, тебе это зачтётся.
Гарм понурился без сил, гнев свернулся трусливым щенком, поджав хвост под брюхо. Видать, действительно есть в девчонке что-то такое, чего нет в нём самом – раз так сказала хозяйка Хельхейма, а ей это лучше знать.
– Но как я пойму, что нужно вернуть? Я же не знаю, что асы у вас украли!
– Древо обманов поможет тебе и с этим. Спроси у него, чего же так жаждет Хель, и ему придётся ответить. Но поспеши, пока брат тебя не забыл в залах Эльвиднира.
Отражение Хель исчезло, и словно удавка спала. Со сдавленным стоном Гарм согнулся, опёрся руками о колени, не слыша ничего, кроме барабана крови в ушах. Медленно, с трудом распрямившись, словно дерево после бури, он столкнулся взглядом с Омелой, испуганной и потерянной.
– Это всё? Это и есть сделка? – севшим голосом спросила она, всё ещё обнимая себя за плечи и впиваясь ногтями в тонкое полотно рубахи.
– Ты же умеешь их заключать, вот себе и ответь.
Голос хрипел, словно ледяной ошейник пережимал горло. Гарм постарался улыбнуться миролюбиво, чтобы не пугать девчонку, чтобы она не отказалась от его помощи.
– Я ещё никогда не заключала сделок с богами. Я даже не всё поняла, что она говорила. Почему мой наставник – древо обманов, и чем он мне сможет помочь?
Гарм устало пожал плечами, сел на пол, чтобы Омеле не приходилось задирать голову.
– Я и сам не знаю все кеннинги, что используют боги. Корни многих остались так далеко в темноте истории, что человеку уже и не отследить их. Но разве сейчас это важно?
– Я чувствую, что важно, – Омела потерла виски, пытаясь собраться с мыслями, – но понять не могу почему. Будто в словах Хель было что-то, подсказка или предостережение, а я пропустила. Но одно я поняла ясно – медлить нельзя. Нужно встретиться со старейшиной, и я… не могу сделать этого. Ты поможешь мне?
Гарм криво усмехнулся:
– Конечно.
* * *За городом расстилалась пустошь, выцветшая и неживая в тусклом дневном свете. Там, где когда-то были поля, высились огромные пластины солнечных батарей. Плотные серые облака казались ещё ниже, в редких просветах мелькало белое солнце. Старый внедорожник Омелы ехал ровно, трасса гладкой лентой стелилась под колёса.
– Не думал, что вне городов кто-то живёт. То есть кроме богачей с собственными маленькими царствами.
Омела дёрнула плечом, не отрывая взгляда от дороги. С каждой милей от города она хмурилась всё сильнее и сильнее, отвечала резко и невпопад. Словно камень надели ей на шею, и он становился всё тяжелее и тяжелее, чем ближе она подходила к омуту.
– Бедняки живут. Ещё есть семьи, но там почти все старики. Им тяжело в городе. Но если ты хотел спросить, есть ли ещё такие, как наша семья… нет. Мы такие одни.
Голос её звучал глухо, она хмурилась, и когда Гарм смотрел на её тонкий полупрозрачный профиль, он снова видел опытную женщину, с грузом потерь и злобы. Пожалуй, наивным ребенком она нравилась ему больше.
– Такие – это какие?
Она плавно сбавила скорость, обочины замелькали медленнее, и Гарм различил уродливые разлапистые силуэты пальм из Тромсё[5] и редкие деревца, опутанные вьюнками повилики. Омела притормозила и съехала на обочину. Проследила его взгляд и усмехнулась невесело:
– Да уж, в городах растений нет, а вне их только сорняки и остались. Такие, как моя семья. Такие, как мы. Пожалуй, мне нужно объясниться, чтоб ты понимал, почему я сама не могу говорить со старейшиной, почему я прошу тебя встретиться с ним. Если начистоту, – она задержала дыхание, как перед шагом в полынью, – если начистоту, то моя семья – просто секта.
Гарм обернулся к Омеле, ещё раз внимательно её осмотрел, подмечая мелочи, которым раньше не придавал значения: и особым способом заплетённые волосы, и тусклые татуировки переплетающихся рун, едва заметные из-под одежды, и замысловатая вышивка по подолу рубахи. На первый взгляд – что-то из современной моды про возвращение к корням и природе, но полотно самотканое и вышивка ручная, и нитки – бурые, словно их кровью красили.
– Ты слишком здравомыслящая для выросшей в секте.
– Старейшина постарался, – она фыркнула, сложила руки на руле и уткнулась в них лбом. Широкий ворот сполз, обнажая выпирающие позвонки на шее, испятнанные мелкими татуировками. Голос звучал глухо, как из-под одеяла. – Из детей нас было только двое: я и Ясень. Не знаю, может, были другие, но я ничего о них не слышала. Если ты представляешь секту, как тиранию одного лидера, жестокость, жертвоприношения, то ты прав абсолютно. Всё было, как по учебнику. Остальные старейшине в ноги кланяются, каждое слово его ловят, хотя он давно старик, который сам пошевелиться не может. Но его боятся, до дрожи боятся. Только нас он нормальному учил, словно другой жизни нам хотел. Посылал в города, смотреть, как остальной мир живёт. Всего одно табу оставил: не подключаться к Биврёсту, не дробить себя, не превращаться в живого призрака.
– Дай угадаю: после смерти брата тебя изгнали?
– Нет. – Она выпрямилась, долго смотрела на ладони на руле. – Я сама ушла. Не вынесла шёпота за спиной, молчаливого гнева, гнёта вины. Старейшина не осуждал меня, но и не осаживал остальных. И я дала обет, что не ступлю на земли семьи, пока не узнаю, виновна ли в смерти брата. Потому прошу тебя: приди к ним, поговори со старейшиной, раз Хель на него указала. Он стар и хитёр, он действительно может что-то знать.
Гарм кивнул, не отрывая взгляда от профиля Омелы. Ради
